Карманный оракул (сборник)

Дело в том, что сегодняшний русский национализм интеллигенцию ненавидит и постоянно обвиняет в национал-предательстве. Интеллигент в миропонимании националиста как раз и есть предатель. Из всего Гумилева – точнее даже, из обоих Гумилевых – националисты охотнее всего цитируют сгоряча сказанную фразу главного идеолога нового евразийства Льва Николаевича: «Я не интеллигент, у меня профессия есть». (Насчет профессии, кстати, поговорить с ним было бы любопытно: профессиональные историки до сих пор считают его построения весьма произвольными, а если факты не вписываются в его теории – тем хуже для фактов; профессия его была та самая – классический русский интеллигент с великими завиральными идеями, хотя никто не отрицает его вклада, скажем, в этнологию.) Из всего Ленина чаще всего повторяют фразу из письма, тоже под горячую руку: интеллигенция, мол, не мозг, а говно нации. На что естественно было бы возразить: а сам ты кто? Пролетарий, может быть? Ленин не просто был типичным русским интеллигентом, не имевшим, к слову сказать, даже и профессии, – а и защищал эту самую интеллигенцию от довольно гнусных обвинений веховцев: в «Вехах» интеллигенции предписывались смирение и самоограничение, там ее обвиняли в гордыне, поверхностности, презрении к народу – любимый набор пораженцев во времена любой реакции. Сильнее и прицельнее всего «Вехам» прилетело от Ленина и Мережковского: они совпадали не так часто, но интеллигенцию защищали оба. И радикально расходились в этом с идеологами черносотенства, которые интеллигентов традиционно ненавидели, отождествляя с жидами.

Какая вам национальная интеллигенция, ребята, кого вы хотите прельстить этим обозначением? Или вы признаете «национальными интеллигентами» тех, кто умеет подбирать книжные обоснования – всегда шитые белыми нитками – под ваши камлания о своей национальной исключительности? Но интеллигентность не тождественна книжности, и даже образованщина немыслима без какой-никакой порядочности. Национальная же исключительность списывает любые грехи, она никак не совмещается с моралью. Давайте припомним русские национальные добродетели, какими они рисуются современным поборникам особого пути: это прежде всего нетерпимость. Проповедники толерантности называются толерастами, либералы – либерастами, то есть привычка задумываться, прежде чем хрястнуть кого-либо в сопелку, как-то сразу выдает в человеке педераста, труса, интеллигента, одним словом. То ли дело самоутверждение путем агрессии, недоверие к науке, примат интуиции, которая так присуща всем чистым, корневым, незамутненным сознаниям! Ведь наука-то от лукавого, а сердце правду чует. В книгах-то правде не выучишься, она, правдотка, в жизни постигается, и чем грязнее, зловоннее эта жизнь – тем она быстрее до самого нутра доходит. Вообще предпочитается нутряное, кондовое, грубое, необработанное; интеллигент не хочет ручки свои мягкие пачкать навозом – то есть прочь бежит от истины, от органики, от той природности, в которой принято видеть здоровую первооснову. Любопытно, что всякий идеолог почвенничества при первой возможности торопится перебраться в город – но это ему так нужно, ибо там больше возможностей для патриотических трудов; в основе почвеннической ментальности как раз и лежит мысль о том, что элите все можно и все положено, а попадает в эту элиту тот, кто ведет себя наглее, циничнее, грубее остальных. Разумеется, никакая интеллигенция не пойдет в услужение к такой доктрине – хотя бы потому, что у интеллигента другие критерии отбора, и элитарность не означает для него отказа от любых правил. Я уж не говорю о том, что почвенничество само по себе – с советских времен, ибо у славянофилов все же были и таланты, и образование, – есть проект прежде всего антикультурный, подозрительный ко всему, что отличается быстроумием, начитанностью и утонченностью. Грубость, антинаучность (вспомним свежие творения Задорнова о Рюрике), противопоставление религии и науки (в пользу первой, разумеется) – все это черты современного патриотического дискурса, и какая же тут, помилуйте, интеллигентность?