Карнавал мистических историй

Слёзы выстлали на щеках горячие солёные дорожки, со всхлипом она прижалась к чешуйчатому телу, прозрев, что ведь чудовище всегда было таким одиноким, непонятым и отличным от других зверей, проживающих в лесу.

… Проснувшись глубокой ночью, в тревоге и беспокойстве не решалась уйти. Впечатления от снов ещё свежи, но сердце девушки чует: причина беспокойства не в этом. Она должна убедиться, что с Дитрихом всё в порядке, поэтому отправляется в деревню.

В темноте люди ей не страшны, ибо им не увидеть её истинного облика. Иллюзорный морок всё скроет в ночи. Только вот собаки… Их не одурачить: как почуют, то залают.

Над головой серебрится россыпь звезд, и убывающий серп луны отбрасывает на хижины тени. Пахнет навозом, тихо блеют овцы в загонах, из печных труб вьётся дымок, остро пахнет едой и человеком. Лёгкий ветерок дует в противоположную сторону, и, к радости, собакам её не учуять.

Вдыхая свежий ночной воздух полной грудью, она чувствует себя неуязвимой и свободной…

В запахах, щекочущих ноздри, девушка пытается уловить ниточку аромата Дитриха. И вдруг замирает, услышав множество голосов. Слов не разобрать, но сердце предательски ёкает, точно знает, что происходит что-то нехорошее.

Темноту пронзает огонь разожженных факелов. Ругань и крики, шум толпы, как будто впереди собралась вся деревня.

Девушка крадётся между домами, с каждым шагом приближаясь к толпе. Она видит, как плотно набитый мешок, обвязанный у горловины веревкой, волокут по пыльной дороге, и все, кому не лень, тычут его палками, пинают ногами. Сплевывают, изрыгая проклятия. Мешок извивается, словно внутри заточено живое существо.

— Сюда его! — кричит толстый мужик в рубахе, подвязанной под заметно выступающим животом. Рядом с ним навалена куча хвороста в рост человека.

— Сжечь нечистого, сжечь! — в толпе вопит женщина с растрёпанными волосами.

В единственное мгновение тишины раздаётся едва слышный стон. В этом горьком звуке боли она узнаёт голос Дитриха. Внутри жжет так сильно, как будто ударили.

На смену боли приходит ярость, и, выпустив из пальцев когти, девушка задыхается. Дыхание хрипит в груди. Она расталкивает толпу и, выйдя вперёд, гневно кричит:

— За что?!!

Толпа замирает, недоумённо глядя на неё. На лицах недоумение, но узнавание чаще: так ночью играет иллюзия в человеческом разуме, создавая эффект знакомого лица.

— За что?! — повторяет она вопрос.

Какая-то женщина оттаскивает её в сторону, называя Аглафьей. Другая женщина кричит на неё, чтобы убрала руки от её дочери. От происходящей несуразицы ей хочется смеяться и плакать… Первый окрик в толпе, как брошенный камень, и суд над Дитрихом продолжается.

Девушка бросается на землю и проскальзывает под ногами людей, пробираясь в первый ряд толпы, чтобы встать и узреть, как: юношу буквально вытряхивают из мешка, голого, окровавленного, обожжённого. Её Дитрих дрожит и что-то шепчет.

Пузатый мужчина зажигает огромный факел. Толпа лихорадочно скандирует:

— Нечистый! Проклятый! Отверженный змеем! Он вестник беды! Сжечь его, очистить деревню!

Старухи и бородатые мужчины в первом ряду сплёвывают в пыль.

Они связывают Дитриха по рукам и ногам и бросают на хворост, как свинью. В словах толпы — приговор, в кипящих лавой словах собравшихся людей — безрассудная вера и страх.

— Как вы можете, одумайтесь! Он не виновен! — Девушка выходит вперёд, примирительно поднимая руки.

— Еретичка! — лёгкий шепоток из глубины толпы рождает бурю возгласов.

— Сжечь её, искупить вину перед змеем! — в унисон гомонят женщины…

Пузатый бросает факел в хворост. Вспышка, хлопок — и огонь уже полыхает.

— Нет! — кричит девушка, бросаясь к костру. — Нет, Дитрих! Я не позволю!

Затем всё перед ней смешивается в круговерти загребущих рук, тучных вонючих тел, только мешающих вытащить юношу из костра.

Собственное правило не убивать людей вдруг растворилось в буре боли, отчаяния и лютой ярости к глупцам, не ведающим, что они творят.

Когда юноша закричал, пожираемый огнём, девушка зарычала в ответ, перевоплощаясь, прорываясь, прорезая, полосуя и сметая всё на своём пути.

В хоре панических криков царила вакханалия смерти и ужаса. Горячая кровь заливала ей лицо, на ходу слизывалась языком, оттиралась с глаз пальцами.

Она бежала, перепрыгивала, рвалась вперёд — и впереди была только цель. Её Дитрих, которого уже заволокло огнём и дымом.

Жар костра опалил девушке волосы и слизал до волдырей чешуйки на руках и ногах. Но боль только придавала ей сил. Наконец она вытолкнула с костра его тело. Затем спрыгнула с горящего помоста сама и, перебросив юношу через плечо, побежала.

Девушка пришла в себя у тонкой струйки ручья в лесных дебрях. Дитрих лежал на куче прелых листьев рядом.

Как же ныло её обожженное тело, как зудели и покалывали покрытые волдырями и запёкшейся кровью ступни. Заскулив от боли, она бросилась к Дитриху, с трудом обнаружила на шее юноши тонкую ниточку пульса. И стала зализывать его раны, выплёвывая из них сгустки крови и сор.

Позднее нежно провела пальцами по его опалённой макушке, сожалея об утерянных роскошных волосах.