Карнавал обреченных

Вне себя от негодования, Николай рассказал о своем визите к царю и неудачной попытке завладеть шкатулкой.

— Там ее нет! — брызгая слюной, кричал великий князь. — Видно, она тебе приснилась! А может быть, и никакого манифеста нет и никогда не было?!

Бакланов уже оправился от страха и, поправляя мундир, поднялся с колен.

— Манифест, без сомнения, существует, ваше высочество. Я знаю о нем из разных источников.

— Из каких?

— Например, мне рассказала о нем бывшая любовница Милорадовича, актриса Сандра Блекки, которую я нанял своей осведомительницей. Генерал-губернатор сам проговорился ей о манифесте. Уверен, ваше высочество, что именно Милорадович, любимец великого князя Константина, и убедил государя держать сию бумагу в строгой тайне. Он спит и видит Константина на престоле.

Николай, уже овладев собой, сел в кресло и испытующе взглянул на адъютанта.

— Послушайте, Бакланов, — с усмешкой произнес он. — А вам не кажется, что все эти разговоры о престолонаследии несколько преждевременны? Слава богу, Александр Павлович жив и здоров.

Бакланов неожиданно осмелел и уверенно ответил:

— Государь давно потерял вкус к жизни. Нелюбимая жена, бездетность, разрыв с Нарышкиной, потеря обожаемой Софии, полное отсутствие личного счастья… Да и будущее не сулит ему ничего доброго. Все это вызывает глубокое уныние, убивает желание жить. А если человек не хочет жить, он умирает. Словно старый сучок, без единого листика, он постепенно высыхает и ломается от первого порыва ветра. А вы, ваше высочество, молоды, и у вас есть прекрасная семья! Ваш сын, без сомнения, когда-нибудь сядет на трон… Но до него будете царствовать вы! Долго и счастливо!

— Вы оракул, Бакланов?

— Для такого предсказания не нужно быть оракулом, ваше высочество. А что касается завещания о престолонаследии… Осмелюсь предположить, что государь по какой-то причине не желает придать гласности сей документ. Возможно, он боится дворцового переворота и понимает, что лучше самому уйти достойно, чем ждать, когда тебя прикончат в собственной спальне, как это уже не раз случалось с нашими царями.

Николай чуть не задохнулся от гнева:

— Что ты себе позволяешь!

Но Бакланов интуитивно понял, что великий князь внутренне с ним согласен и поэтому ему нечего бояться.

— Я найду манифест, ваше высочество! У меня есть предположение, что он находится у этого выскочки, царского фаворита князя Репнина.

— Почему ты так думаешь?

— Государь во всем доверяет ему. Репнин — его телохранитель и душеприказчик.

— А как же этот… временщик Аракчеев, который ему «без лести предан», если верить глупой надписи на его графском гербе?

Бакланов тонко усмехнулся и покачал головой с видом человека, который знает гораздо больше, чем считает нужным сказать.

— Уверен, что государь не доверит ему тайных бумаг. Про него говорят: «Бес лести предан», ваше высочество!

Николай невольно рассмеялся.

— Ладно, ступай. Я буду на твоей стороне, если что…

Он жестом отпустил своего адъютанта, но у самых дверей задержал.

— А ты, Бакланов, тоже предан мне без лести? Впрочем, бог с тобой! Не отвечай, чтоб не врать. Знаю я тебя!

* * *

В начале декабря полк Шевалдина перевели в Петербург на зимние квартиры. Столица в эту пору напоминала военный лагерь: повсюду стояли казармы гвардейских полков. Ранним утром город просыпался под барабанный бой. Пустынные улицы наполнялись шумом колес, криками продавцов мяса, рыбы, овощей, высокими и звонкими голосами охтинок-молочниц. На каждом углу центральных улиц находилась стоянка для извозчиков, так называемая биржа. Городской шум затихал к вечеру. Слышно было только, как перекликались часовые караульных постов: один кричал: «Слуша-ай!», другой откликался: «Смотри-и!»

В трактире пана Нежинского, как всегда после службы, у карточных столов собрались офицеры. Дмитрий Ломтев был завсегдатаем этого заведения, пользовавшегося сомнительной репутацией. Азартные игры и горячительные напитки, поначалу веселя гостей, к концу вечера часто приводили к скандалам и дракам.

— Отчего не играете, майор? Неужто после смерти дядюшки решили стать бережливым? — подмигнул Дмитрий Александру Криницкому.

Все понимающе заулыбались: майор и в самом деле недавно получил небольшое наследство. Тон Ломтева не понравился Криницкому, но он решил не обращать внимания на зависть приятеля и охотно уселся за стол. Играли в покер вчетвером: Якушев, Криницкий, Ломтев и Шевалдин. Якушев раздал карты и поставил на кон десять рублей. Офицеры присоединили свои ставки, и игра началась.

Криницкий умело блефовал и выигрывал раз за разом. Вскоре его бумажник значительно потяжелел. Перетасовав карты, Дмитрий стал быстро их сдавать. Было видно, что ротмистр нервничает, но, когда он взглянул на свои карты, выражение его лица изменилось.

— Делайте ставку, — напомнил Александр.

Ломтев не спеша открыл бумажник и положил на стол триста рублей. Криницкий свистнул.

— Не слишком ли?

— Можете пасовать, если боитесь!

Криницкий пожал плечами и тоже поставил триста. Якушев и Шевалдин отважно присоединили свои деньги к ставкам.

— Сбросим карты, господа? — спросил Криницкий.