Карнавал страсти

— Мой отец был греческим коммунистом, а мама — дочерью очень крупного американского бизнесмена, тоже, впрочем, греческого происхождения. Я знаю, вы подумали, что я внук Онассиса, — со смехом добавил он, — но это не так. Мой дед сколотил себе состояние на отходах. Он владел сетью мусороперерабатывающих заводов. А еще у него была фабрика, где делали пакеты для мусора. Собственно, эту великую вещь и изобрел мой дедушка. Он совершенно серьезно считал, что человечество должно воздвигнуть ему памятник. Он был маленького роста с крючковатым носом, этакий Наполеон мусорных баталий с пластиковым пакетом для отходов вместо треуголки.

Когда моей маме исполнилось двадцать лет, дед отправил ее в Грецию, чтобы она познакомилась с исторической родиной. А она, вместо того чтобы осматривать Парфенон, попала в кружок молодых лоботрясов, увлекающихся идеями Карла Маркса. Среди них оказался мой отец, молодой и пламенный коммунист, который в свободное от политической борьбы время учился в Высшей технической школе на геолога. У мамы с папой был стремительный роман, мама опомнилась, только вернувшись в Лос-Анджелес. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут вмешался я.

— Ваша мама уже была беременна? — догадалась Женя.

— Точно, — улыбнулся Джордж, — свою беременность мама восприняла как знак судьбы и настояла на свадьбе. Был жуткий семейный скандал, дед рвал и метал, грозил лишить маму доли в мусорном наследстве, а потом смирился и отправил ее с неплохим содержанием в Грецию. Там я родился и дожил до тринадцати лет. Изредка мама ездила в Америку, где дедушка и бабушка с опаской разглядывали своего «коммунистического» внука. Поскольку мой папаша продолжал быть коммунистом, то в конце концов у него начались неприятности и он вынужден был уехать из страны. Как вы думаете, куда? Правильно, в Советский Союз. В Москве я закончил школу и три курса университета, между прочим, я учился на философском факультете. А потом моей маме весь этот коммунизм и нищая советская жизнь вконец опостылели, и она заявила, что уезжает в США. Вы будете смеяться, но отец последовал за ней, прямо в капиталистическое логово.

— А что было дальше? — спросила Женя.

— Да ничего особенного, — ответил Джордж, — родители проводили время в политических спорах. Папа между тем получил место менеджера на заводе деда, я получил диплом магистра, преподавал философию. А потом мне все это надоело, и я решил вернуться к своим корням, то есть в Грецию. Снимаю здесь, на Патмосе, маленький домик, вспоминаю новогреческий, учу древнегреческий, пытаюсь в подлиннике читать Платона и Аристотеля.

— Ну и как, Джордж, получается?

— Стараюсь. Кстати, если хотите, зовите меня Юрой. Так меня называли в России. У меня интернациональное имя. В Греции я Георгиос Иоаниди, в Америке — Джордж Джонсон, а в России — просто Юра Иванов.

Женя смотрела на его худое, загорелое лицо, на светлые глаза, в которых читалась затаенная грусть. Жене стало вдруг необычайно хорошо и спокойно рядом с Джорджем. Женя почувствовала, что вот уже несколько лет она находится в постоянной борьбы с окружающим миром, и только сейчас она поняла, что может полностью довериться этому удивительному человеку и ни за что больше не отвечать. А потом Женя вспомнила и упавшим голосом произнесла:

— Я завтра улетаю.

— Не надо пока об этом говорить, — преувеличенно спокойно произнес Джордж, — до завтра еще много времени. Посмотрите, какая удивительная ночь. Знаете, Женя, — при звуках своего имени, мягко, с еле заметным акцентом произнесенного Джорджем, Женя почувствовала, что ей не хватает дыхания. — Знаете, Женя, продолжал Джордж, — многие думают, что все южные ночи похожи одна на другую. А я знаю, что каждая ночь имеет свое лицо. Я различаю их по запаху. Например, эта ночь пахнет мускатом и жимолостью, и цикады поют сегодня особенно мелодично, а еще она пахнет вашими духами. Это «Фаренгейт», я угадал? — Женя кивнула. — Женщины, предпочитающие мужские духи, мне всегда казались особенными.

— Мне нравятся эти духи, — сказала Женя, — за то, что у них холодный запах.

— Да вы и сама холодная женщина, правда? У звезд холодный свет, он навеки пленил сердца поэтов и музыкантов. Пойдемте, Женя, покажу вам кое-что, что вы еще долго будете вспоминать в своем холодном городе.

Женя послушно поднялась, она так доверилась Джорджу, что даже не спросила его, куда он ее ведет. Оказалось, что домик Джорджа находился в двадцати минутах ходьбы от ресторанчика. Но Джордж пригласил Женю не к себе домой, а в небольшой катер, стоявший тут же, на берегу.