Карпинский

1936. Начинается встречей со школьниками, отличниками учебы; их пригласили в академию. Александр Петрович обратился к ним с приветствием. 6 марта открывается совещание руководителей филиалов и баз академии. Создание в стране сети академических центров — давняя и излюбленная мысль Александра Петровича, и он не может не принять самого деятельного участия в совещании. Теперь у академии есть несколько филиалов: Закавказский, Казахстанский, Дальневосточная база, Уральская — они были созданы в 1932 году, а за три года успели окрепнуть, создать внутри себя институты. Но неполадок, неувязок много; руководители и приехали в Москву, чтобы разрешить их. (Пройдет несколько лет, и из филиалов и баз возникнут самостоятельные республиканские академии наук.)

Не успевает закончиться это совещание, открывается сессия академии. Повестка дня серьезнейшая: отчет за проделанную в прошлом году работу, участие в выполнении пятилетнего плана страны. Карпинский выступает в последний день при закрытии сессии, подводит итоги. 21 — 23 марта участвует в расширенном совещании Геологической группы Академии наук: разбирается вопрос геологической изученности СССР и картирования территории. Этому он отдал много труда в бытность директором Геолкома; без его уникального опыта как в таком деле обойтись? Он выступает с речью.

22 апреля принимает в академии министра иностранных дел Норвегии, 23-го едет на совещание в Ломоносовский институт, через несколько дней в академии открывается II конференция по экспериментальной минералогии и петрографии — едет туда. Несколькими днями раньше заседает в первый раз Всесоюзный пушкинский комитет — в разгаре подготовка к столетию гибели поэта. Александр Петрович с прошлого года член Редакционного совета академического издания сочинений А.С.Пушкина. Теперь едет на заседание комитета. Май 1936-го. Сессия Биологической группы академии. Участвует в ней.

Остановимся на этом. Вполне достаточно, чтобы почувствовать ритм жизни старого президента. Вернемся чуточку назад. 28 февраля «Известия» опубликовали его статью, посвященную памяти скончавшегося академика Павлова. Это последний некролог, написанный Карпинским. По воспоминаниям домашних, смерть Павлова сильно подействовала на Александра Петровича. Иван Петрович остался в Ленинграде; прощались тепло, но спокойно. «До встречи!» И вдруг эта неожиданная смерть. Она страшно ударила по сердцу... Ушел последний ровесник. Иван Петрович был всего на три года моложе. Некому нынче сказать: «А помните, какая вьюга была в шестьдесят девятом году!..»

«На роковой стою очереди...»

«И эта беда постигла нас и весь ученый мир, когда мы подходили почти вплотную к важнейшим вопросам, в разрешении которых участие покойного было бы особенно важно». Сохранилось несколько черновых набросков некролога, написанных крайне неразборчиво. «Ожиданиям Академии не суждено было сбыться... На пути... стала его собственная смерть, тяжело переживаемая Академией и всем ученым миром». Он все время пишет о беде, о несбывшихся ожиданиях: какими тайными замыслами или надеждами поделился с ним Павлов? Этого уже никогда не узнаешь... В опубликованном тексте приведенных слов нет, и тон суше, лаконичнее.

В начале лета выехали на дачу.

Дача в Удельном была всем хороша: и просторна, и великолепно обставлена, и сад при ней огромный, но привыкнуть к ней, как и к городскому особняку, как-то не могли. На Сиверской — ведь какая была дача!..

Александра Васильевна Балтаева вспоминает, как однажды Стеклову по срочному делу понадобилось навестить Карпинского. Он доехал по железной дороге до станции, а там нанял кучера «не из нашей деревни».

— Доставь-ка меня, братец, к президенту... Где-то тут живет... Тебе лучше знать, чем мне.

«Тот и подкатил к самому красивому, богатому дому под железной крышей. Оба решили, что только в таком доме и может жить Александр Петрович. Там уж им объяснили, как добраться до нашей простенькой хаты».

Простенькая была хата — и угощение простенькое.

«Были грибы и картошка. Владимир Андреевич проголодался и, забывшись, стал есть салат из общей миски. Я фыркнула, а мама рассердилась глазами. Но все сошло гладко. Взрослые часто обрывали меня, чтобы не лезла с детскими своими разговорами, но Владимир Андреевич их останавливал, говорил, что лучшего отдыха, чем разговор с ребенком, трудно представить.

Его сестра Зинаида Андреевна звала его Вовочкой, а я — Стекловочкой...»

О, как давно это было, как давно нет «Стекловочки», и все невозвратно изменилось!..

Он часто вспоминал Сиверскую, и как-то вырвалось у него:

— Я хотел бы, чтобы меня похоронили там, рядом с Александрой Павловной.

Но тут же одернул себя:

— Нет... нельзя!

Он и на это желание не считал себя вправе посягать: и после смерти им должна располагать академия — и уж как она сочтет к вящей своей славе...

...Его похоронят в кремлевской стене, и носилки, на которых будет стоять урна с его прахом, понесут вместе с учеными Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) и Председатель Совета Народных Комиссаров...