Карсон Венерианский

Он выглядел действительно польщенным этими словами, и по-настоящему улыбнулся. Я первый раз видел его улыбку и понадеялся, что он больше не станет этого делать — улыбка только сделала его лицо еще более отвратительным и жестоким.

— Что ж, — воскликнул он, — похоже, я в тебе ошибся. Ты говоришь как хороший и умный человек. Мы прекрасно поладим. Ты очень близок к Нашему Возлюбленному Мефису?

— К сожалению должен сказать, что нет, — сказал я ему. — Я всего лишь служу ему.

— Ну так ты должен знать кого-то из его окружения, — настаивал он.

Я уже собирался ему ответить, что не знаю никого из приближенных Мефиса, когда его взгляд упал на кольцо, висящее на цепочке у меня на шее. Оно было слишком маленьким для любого из моих пальцев, поэтому я носил его так.

— Я же говорил! — воскликнул он. — Тоганья Зерка! Да ты счастливчик, парень.

Я не ответил, мне совсем не хотелось обсуждать Зерку с этим животным. Но он настаивал.

— Она умно сделала, что перешла на сторону Зани, — сказал он. — Большинство таких, как она, было убито. А те, кто перешел к Зани, обычно под подозрением. Но не Тоганья Зерка. Говорят, что Мефис в высшей степени доверяет ей и часто советуется с ней по вопросам политики. Это была ее идея, чтобы Гвардия Зани непрестанно патрулировала город в поисках предателей и била тех, что не могут отчитаться, кто они такие. Постоянно представлять в театрах жизнь Нашего Возлюбленного Мефиса — эта тоже ее идея, и еще — чтобы гражданские кланялись, бились лбом о землю и восклицали всякий раз при появлении Нашего Возлюбленного Мефиса. Даже выражение «Наш Возлюбленный Мефис» придумано ей. О, это блестящая женщина! Мефис многим обязан ей.

Все это проливало свет на многое. Я всегда чувствовал, что Зерка аплодирует Мефису с фигой в кармане. Я даже сомневался в ее лояльности Мефису и делу Зани. Теперь я не знал, что думать, но определенно поздравлял себя, что не был с ней откровенен. Почему-то я чувствовал печаль и подавленность, как чувствуешь себя, когда развеиваются иллюзии, особенно если это происходит по отношению к другу, которым восхищался.

— Если ты замолвишь за меня словечко Тоганье, — продолжал Торко, — оно наверняка достигнет ушей Нашего Возлюбленного Мефиса. Что скажешь, друг мой?

— Подожди, пока я не узнаю тебя лучше, — сказал я. — тогда я буду знать, о чем докладывать Тоганье.

Это был практически шантаж, но я не чувствовал угрызений совести.

— У тебя не будет поводов доложить о чем-то, кроме самого лучшего, — заверил он меня. — Мы прекрасно поладим. Теперь я поведу тебя вниз в комнату суда, где происходят судебные процессы, и покажу тебе камеры, где Наш Возлюбленный Мефис содержит своих любимых пленников.

Он повел меня вниз в темное подвальное помещение, затем в большую комнату с высокой скамейкой вдоль одной стены. За скамейкой располагались несколько сидений, и все это было поднято на пару футов над уровнем пола. Вдоль стен комнаты шли низкие скамейки, которые, очевидно, служили сиденьями для зрителей. Остальная часть комнаты была отдана под тщательно оборудованную выставку самых изощренно жестоких орудий пытки, какие способен выдумать человеческий разум. Не буду останавливаться на них в подробностях. Достаточно сказать, что все они были ужасны, а некоторые просто страшно упоминать. Всю свою жизнь я буду стараться забыть их — и те жуткие вещи, которые творили здесь с людьми, невольным свидетелем чего мне пришлось стать.

Торко гордым жестом обвел все помещение.

— Это мои баловни, — сказал он. — Многие из них я сам изобрел. Поверь мне, обычно хватает одного только взгляда на них, чтобы добиться признания. Но мы все равно даем им попробовать этих штучек.

— После того, как они признались?

— Ну конечно. Разве не преступно лишать государство пользы от применения этих изобретательных приспособлений, которые потребовали так много ума и денег для их создания?

— Твоя логика непогрешима, — сказал я. — Очевидно, что ты превосходный Зани.

— А ты очень умный человек, мой друг Водо. Теперь пойдем со мной, ты увидишь еще большие прелести этого идеального учреждения.

Он повел меня в темный коридор за камерой пыток. Здесь были маленькие камеры, слабо освещенные единственной слабой лампой в центральном коридоре. Здесь помещались несколько заключенных по одному в камере. Было так темно, что я не мог разглядеть их лиц, потому что все они держались в дальних углах своих тесных каморок, и многие сидели, спрятав лицо в ладонях, очевидно, не замечая нашего присутствия. Один стонал, другой верещал и безумно вскрикивал.

— Вот этот, — сказал Торко, — был известным врачом. Он пользовался всеобщим доверием, включая Нашего Возлюбленного Мефиса. Но можешь ли ты вообразить, как ужасно он предал нас?

— Нет, — признал я. — Не могу. Он пытался отравить Мефиса?

— То, что он сделал, почти так же плохо. Его поймали с поличным, когда он облегчал агонию Аторианца, умирающего от неизлечимой болезни! Представляешь?