Карта императрицы

А вечером в Аничковом! Там он выглядел уже совсем другим – строже и как будто выше ростом. Движения его были плавны и мягки. От него пахло одеколоном «Букет Наполеона». А как хорошо смотрелся на нем темно-зеленый мундир, украшенный по вороту двойным золотым рисунком: пальмовыми и дубовыми листьями, как блестели золоченые пуговицы с эмблемой ведомства, в котором он служит, – пеликан, разрывающий грудь, чтобы кровью вскормить птенцов.

Брунгильда рассказала Дмитрию Андреевичу об отце и матери. А господин Формозов тоже поделился сокровенным – он сказал, что его родители погибли, когда он был маленьким. Он признался, что всегда скучал по матери, чей портрет стоит у его постели дома – мать его звали Софьей.

– А что случилось с вашими родителями? – участливо спросила Мура.

– Они погибли в результате страшной трагедии, – сказал неохотно Формозов. – И еще несколько человек вместе с ними.

– Несчастный случай? Крушение поезда? Мура робко заглянула в лицо погрустневшего чиновника, прикусившего нижнюю губу.

– Я знаю о трагедии лишь по рассказам людей, взявших меня на воспитание... – уклонился от прямого ответа Формозов. – Они же и дали мне портрет моей матери... Я рос и ничего, ничего о ней не знал...

– А ведь наш Клим Кириллович, доктор Коровкин, – после паузы продолжила Мура, – тоже сирота, его родители тоже умерли. И маму его тоже звали Софьей...

Их разговор прервался, потому что начался молебен и в парадном зале Аничкова дворца зазвучал мощный бас протодьякона Малинина... Потом, после освящения картины Романа Закряжного, к этой теме более не возвращались.

Почему же сегодня Мура вдруг изменила свое мнение о господине Формозове?

К этому подтолкнул ее доктор Коровкин! Зная ее страсть к истории, начал рассказывать о Международном историческом конгрессе, об опасениях княгини Татищевой, о возможно грозящей гибели документам петровских времен – в том числе и этой нелепой карте в Екатерингофском дворце. И мелькнула в Муриной головке мысль, что не случайно господин Формозов оказался в Екатерингофском парке. Да еще не один, а с каким-то оборванцем. Может быть, симпатичный чиновник давал ему деньги, чтобы купить керосину и поджечь дворец?

Предположение, конечно, дикое, Дмитрию Андреевичу, судя по всему, нет никакого дела до истории и ее проблем. Зачем ему поджигать дворец, где хранятся личные вещи Петра? Но, в любом случае, Муре показалось странным то обстоятельство, что они встретили господина Формозова в такой удаленной части города, в заброшенном парке.

После визита доктора Коровкина настроение у младшей дочери профессора Муромцева значительно улучшилось. И она решила съездить в Публичную библиотеку. Да, лекции сегодня она пропустила! Но почему бы не позаниматься самостоятельно?

Мура спустилась по лестнице и остановилась на тротуаре. Она подняла лицо вверх, навстречу теплым солнечным лучам, кликнула извозчика и велела медленно ехать на Невский.

Вспухшая, с плывущими по широкому голубому пространству обломками сверкающих льдин, с множеством чаек, реющих над юркими лодчонками и натужно тарахтящими судами, Нева выглядела торжественной и грозной. Победоносно сияли влажным весенним золотом могучий купол Исаакия, стройная, уносящаяся в голубую высь игла Адмиралтейства.

– А что, братец, – спросила Мура извозчика, когда тот остановился на повороте, пережидая, пока мимо прогромыхает темно-синяя конка, влекомая сивыми лошадками, – слышал ли ты что-нибудь об ожившем призраке императора Петра?

– Как же, барышня, слыхал, – охотно отозвался пожилой извозчик, – да уж пора Антихристу явиться, пора... Так и в писании сказано, что явится он и прольется кровь человеческая...

– А слыхал ли ты про арапчонка? – спросила Мура.

– И об нем слыхал. – Извозчик повернул к Муре обветренное лицо, на котором выделялись желтые, изъеденные пылью глаза.

– А что, в священном писании и об арапчонке сказано? – улыбнулась Мура.

– Антихрист зловреден и коварен, – ответил строго извозчик, – всей бездны зла его вместить и священная книга не может... А вы, милая барышня, вблизи Народного дома не гуляйте – слух прошел, скоро в зоологическом саду тигров и львов выпустят на свободу...

Лошадь тронулась легкой рысцой с приятным ритмическим цокотом подков о булыжную мостовую. Она помахивала головой, иногда брызгала пеной, от запаха ее пота у Муры щекотало в носу. Мура тряхнула головкой и повернулась налево.

Сердце ее забилось учащенно. Чуть позади стоял открытый фаэтон в английской запряжке с грумом в цилиндре: на мягких кожаных сиденьях расположились... фрейлина Багреева и Илья Холомков. Мура хотела отвернуться, но не смогла. Ощущая приливший к щекам румянец, смотрела она на молодых людей. Илья Михайлович держал маленькую ручку, обтянутую белой лайковой перчаткой, – едва заметные движения его пальцев что-то сообщали девичьей ручке... Катя Багреева зачарованно смотрела на русоголового красавца.