Карта времени

Это его шаги послышались на лестнице. Годы брали свое, и старику с каждым днем становилось все тяжелее преодолевать высокие ступеньки. Добравшись до второго этажа, он всякий раз испускал глубокий, полный облегчения вздох. Потом мистер Пикард доставал из кармана спички и одну за другой зажигал все шесть ламп, призванных освещать коридор. Хозяин пансиона делал свое дело аккуратно, неспешно, поднося спичку к фитилю с ловкостью фехтовальщика, наносящего коронный удар, и стремительно поворачивая ручку, чтобы отрегулировать пламя. Ежевечерний ритуал мистер Пикард выполнял автоматически, с отсутствующим выражением лица. Ни один посетитель ни за что не догадался бы, что творится у него в голове, но я не посетитель, и мне отлично известно, где витали мысли моего персонажа в такие минуты. Старик вспоминал свою внучку Люси, умершую от скарлатины больше десяти лет назад; управляясь с лампами, он думал, отчего Господь зажигает и гасит жизни своих созданий, не считаясь с горем осиротевших близких. Когда загорелась последняя лампа, мистер Пикард убрал коробок в карман и принялся спускаться по лестнице, покидая нашу историю так же тихо и скромно, как появился в ней.

Как только шаги старика стихли, ярко освещенный коридор погрузился в тишину. Полагаю, читатель едва ли придет в восторг, если я вновь предложу ему описание второго этажа, однако именно это я и собираюсь сделать, ибо не желаю нарушать уединение Тома и Клер, бестактно распахнув дверь, за которой они скрылись. Вглядитесь в игру теней на расписанных лилиями обоях, полюбуйтесь на парад кроликов, медведей и собак, силуэты которых вычерчивают на стенах лампы, пока равнодушное к человеческим горестям время скатывает минуты в снежный ком часов и вечер превращается в ночь.

Я не стану спрашивать, сколько зверюшек вы успели сосчитать, пока дверь наконец не открылась и на пороге не появился Том. С довольной улыбкой он заправил рубашку в брюки и надел шапку. За несколько мгновений до этого он, заявив, что должен поспеть к холму до закрытия временно

го туннеля, мягко высвободился из объятий Клер, целовавшей его так отчаянно и жарко, как целуют любовь всей своей жизни, что вот-вот навсегда потеряют; эти поцелуи еще горели на губах Тома Бланта, пока он спускался по лестнице, недоумевая, как можно одновременно чувствовать себя самым счастливым человеком на земле и самой жалкой тварью во вселенной.

XXVIII

С того свидания прошло два дня, а Том, как это ни удивительно, все еще был жив. Никто не застрелил его посреди ночи, еще не успевшего очнуться от сна, никто не вонзил ему в уличной суете под ребро жадный до крови клинок, никто не пытался переехать его экипажем или толкнуть под поезд. Том чувствовал, что это спокойствие обманчиво, и не мог понять, то ли перед смертью его решили подвергнуть мучительной пытке ожиданием, то ли история с зонтиком все же сошла ему с рук. Порой, не в силах более выносить чудовищное напряжение, он даже подумывал, не поддержать ли семейную традицию, бросившись в Темзу, или повеситься на каком-нибудь крюке, чтобы покончить со всем разом. Обе перспективы казались Бланту все более заманчивыми, особенно по ночам, когда ему снилось, будто Соломон гигантским пауком ползет по городу, пробирается по тротуарам среди чьих-то пальто и шляп, медленно карабкается по лестнице пансиона, ищет его комнату. Том просыпался, когда автомат начинал ломать дверь, и в первые мгновения ему казалось, что он капитан Шеклтон, сбежавший из 2000 года и укрывшийся в 1896-м. Ночью Блант пребывал во власти страхов, но днем у него еще были силы бороться с ними. Днем у него хватало мужества спокойно дожидаться своей участи. Том был не из тех, кто готов выпустить из рук собственную судьбу. Лучше умереть, гордо глядя в глаза палачу, будь он из плоти и крови или из железа.

Перед лицом неминуемой смерти необходимость искать работу отпала сама собой, ведь отправиться в мир иной можно и с пустыми карманами. Чтобы убить время, Том слонялся по улицам — без цели и маршрута, как подхваченный ветром листок. Иногда он забредал в какой-нибудь парк, падал в траву, словно пьяный или бродяга, и погружался в воспоминания о Клер, о ее горячих ласках, дурманящих поцелуях, простодушной и пламенной страсти. Размышляя о том свидании, молодой человек вновь и вновь говорил себе, что заслужил такую муку, что ему не пристало дрожать за свою шкуру, что пуля, которая ему причитается, единственная расплата за совершенную низость.