Картахена

– Твоей старой подруги? – Маркус покосился на старика, невозмутимо набивавшего трубку. – А она об этом знала? Говорят, хозяйка поместья не слишком жаловала деревенских. Годами не спускалась с холма и ни с кем, кроме падре, не разговаривала.

– Люди всякое говорят. – Старик зажал трубку зубами и прикрыл спичку рукой от ветра.

Маркус с трудом разбирал его слова, к тому же ветер подул сильнее, кипарисы на холме заволновались, а желтый огонек, за которым он невольно следил глазами, мигнул и пропал, как будто в воду канул.

Лодка стояла высоко на стапелях, корма немного задралась, и сидеть на ней было неудобно, да и тесно, но Маркус не уходил. Выкурив со стариком еще одну трубку на двоих, он дождался появления свечи в окнах верхнего этажа, где она промчалась по комнатам так быстро, как будто ее тащило дьявольским сквозняком. Потом свеча – или что бы это ни было – остановилась в угловой комнате с эркером, вспыхнула ярче, еще ярче, разрослась до размеров нимба и погасла.

В тот вечер они разошлись поздно, договорившись заняться покраской в конце недели. Маркус засмеялся, вспомнив, какое довольное лицо было у старика, когда они прощались под единственным фонарем, возле здания портовой охраны:

– Не забудь, не просто красная, а красная сангрия!

Он улыбался, двигал бровями, потирал руки и пританцовывал, перебирая ногами в разбитых сандалиях. Похоже, ему и впрямь нужна была эта краска.

Дойдя до вершины холма, Маркус присел на камень, достал фляжку с водой и отвинтил пробку. Пятнадцать лет назад они стояли здесь с Паолой, бросив рюкзаки на траву, и смотрели вниз, а потом направились на пляж, густо измазанный зеленым илом по кромке моря. В то лето, когда они приехали на побережье в первый раз, буковая роща была еще молодой, и с этого места «Бриатико» был виден почти целиком, вместе с парадной лестницей из местного мрамора – белого, в голубую крапинку.

Весь вечер Паола говорила о том, что завтра они первым делом отправятся на холм. Лучшее, что можно придумать для последнего дня, – это увидеть часовню поближе и сделать пару набросков, сказала она, а потом уж в Кастеллабату и домой! У него было другое мнение, но он выслушал ее, а потом, под шум дождевой воды, стучавшей по крыше палатки, сказал все, что хотел, прижавшись ртом к ее затылку. Потом они занялись любовью, и он удивился тому, как быстро вошло в силу его признание: стоило произнести слово – и калиф превратился в аиста. Паола казалась ему непривычно горячей, ее обычная настороженность куда-то пропала, а тело звенело, как хорошо натянутый парус под ветром.

Утром он показал ей старую веревочную лестницу, упрятанную в зарослях лещинника, и Паола сразу забралась наверх, быстро перебирая сильными смуглыми ногами в теннисных тапках. Маркус смотрел на нее снизу, прикрыв глаза ладонью: синее с белым платье Паолы развевалось как дайверский альфа-флаг, а значит, посторонние суда должны были обходить это место стороной и снизить ход.

– Отсюда видно даже лодки в порту! – Она помахала ему рукой, призывая подняться. – И рыбный рынок! Только там теперь ни души, и какой-то старик поливает прилавки из шланга. Будто цветы.

Потом он варил кофе и возился с примусом, а в полдень они бросили вещи в палатке и поднялись на холм, огибая мелкие виноградники: прямой дороги наверх не было, только пучок мелких разбегающихся тропинок, издали похожий на прожилки руды в граните. К поместью ведет хорошая дорога, сказал им пастух, сидевший в траве возле овчарни, только подниматься нужно не от моря, а с южного склона. Ищите кусок розовой гранитной скалы с деревом, там можно перебраться через стену и спрыгнуть в парк. У нас тут все так делают!

* * *

Маркус сделал несколько шагов в сторону обрыва, теперь он стоял на том самом месте, где они встретили пастуха, только виноградников здесь уже не было. За высоким ребром скалы виднелся пляж – почти недостижимый, засыпанный галькой, сиявшей на солнце, будто горсть перламутра. Маркус подумал, что хорошо бы спуститься туда и посидеть в гранитной пещере, похожей на розовую собачью пасть. Однажды они с Паолой провели там целый день, лениво отползая от догонявшего их прилива, пока не оказались в глубине пещеры, у самого корня черного собачьего языка. Они были пьяны, и ледяные быстрые реки морской воды, понемногу заполнявшие пещеру, их только смешили.

Бяша-бяша, повторял Маркус, подражая шепелявому пастуху, бяша-бяша, скучное растение! В тот день пастух угостил их вином из кожаного мешка и пожаловался на калиновые кусты, заполонившие южный склон: корни-то крепкие как кулак, сказал он, где калина пошла в рост, там уже ничему не пробиться. Скучное растение, сказал он, и само еды не дает, и другим поперек дороги лезет, зачем только Бог такое создал?