Картахена

– Я был не так уж одинок, только понял это слишком поздно. Я понял это в тот день, когда умер мой сын Лука. Утром я еще не знал, что это мой сын. Я узнал это после полудня, так что толку от этого знания никакого. За его телом никто не приехал, и мэрия постановила похоронить его за оградой кладбища, где хоронят самоубийц. Что же это за времена, подумал я, наследника поместья, аристократа, собираются зарыть за кладбищенским забором, чтобы на него ссали собаки. Я поехал на кладбище с самого утра и подготовил один из хороших участков, у самой ограды, под миндальным деревом. Когда приехали люди из морга и сержант, сопровождавший катафалк…

– Ты уже рассказывал эту историю, – перебил его Маркус, – но там вроде была тележка.

– Я взял у них бумагу с точными датами жизни и смерти, чтобы заказать табличку у каменщика, – продолжал клошар, не потрудившись ответить. – Сержант сказал мне, что Лука скрывался под видом пациента потому, что за ним охотились кредиторы. Где же еще спрятаться, как не в доме родной матери! Было начало мая, и миндальное дерево стояло в бело-розовой пене. По дороге я несколько раз прочел бумагу, чувствуя, что в ней что-то не так, и наконец понял, что покойник родился в пятьдесят девятом, в октябре, ровно через полгода после того дня, как моя девушка мне отказала. Он не мог быть сыном заезжего грека по имени Диакопи, тот вынырнул бог весть откуда поздней осенью, а парень был зачат в феврале.

– Можно я буду записывать? – Маркус снова взял ручку и подвинул блокнот поближе.

– Делай что хочешь. Когда за два месяца до своей смерти Бри показал мне ту фотографию, я даже представить не мог, что смотрю на крестины в моей семье. Да не гляди на меня так, видел я эту открытку. Только тогда я ничего не понял, потому что Лука был еще жив, и я считал его поганым сыном поганого грека, уехавшим куда-то в пампасы. Он ведь был на все побережье известен как горе луковое, как мученье бедняги Стефании. Я живу с этой мыслью шесть лет: у меня был сын, которого я мог видеть и обнять, но мы разминулись, он вырос безотцовщиной и кончил свои дни в соленой воде.

– Не мое это дело, – хмыкнул Маркус, – но то, что капитан не был сыном грека, еще не делает его вашим.

– Брось, ты не знаешь моей Стефании. – Старик вытер губы рукавом. – Она была девицей, когда мы встретились в южном флигеле на краю поместья, девицей в двадцать шесть лет, когда груди ее уже стали увядать. Там до сих пор сохранилась стена, где я нацарапал «6 раз за ночь», а она смеялась и смотрела на меня, как собака на цыгана. Ей бы и в голову не пришло завести себе другого. А замуж она вышла, чтобы прикрыть свой грех, уж не знаю, откуда ее родители выписали дурака-киприота. Стефании повезло, что она упала со своей кобылы и разбила свою глупую голову. Я сам бы убил ее вот этими руками, будь она жива.

Старик разгневался, он сипел и издавал запах свирепого зверя. Маркус сделал знак самоанцу, тот кивнул и отправился в погреб за новой бутылкой.

– Как она посмела скрыть от меня моего мальчишку! Я брал бы его на рыбалку, по воскресеньям мы ходили бы в портовый бар, где собираются любители поиграть в шашки, он бы слонялся по залу, клянчил мороженое, крутил бы ручку старинной кассы, как делают все пацаны, весной мы поднимались бы вместе в холмы, где перезрелые апельсины падают прямо под ноги. В девять лет я подарил бы ему фигурку святого Рокко, а на шестнадцатилетие подарил бы люпару для охоты на волков.

– Может, еще ветчины? – Маркус постучал пальцем по пустой тарелке, но старик его не услышал. Глаза у него стали желтыми, будто переспелый крыжовник, пегие брови заломились домиком.

– Потом до меня дошло, что у моего сына тоже мог быть сын. Скандал-то в доме Диакопи случился из-за распухшего служанкиного пуза. Только вот почему о ребенке никто ничего не слышал? После похорон Луки я долго не мог найти себе места, слонялся вокруг церкви и в конце концов решился и зашел к приходскому священнику. Я спросил его прямо, как мужчина мужчину: было ли такое дело, что он присутствовал на крестинах в «Бриатико»?

– И что он ответил?

– Что его там не было. Крестины были православные! Падре только что получил приход, почти никого в округе не знал и был удивлен, когда его позвали в поместье и попросили быть свидетелем. Разумеется, он отказался. Ясно, что они делали все тайно и не хотели лишнего шума, но позвать падре на крестины внебрачного младенца – такое только Стефания могла придумать.

– Значит, у вас есть внук? – Маркус почувствовал знакомую щекотку в пальцах и принялся растирать правую руку левой. – И как его зовут?

– Церковных записей не осталось, ведь крестины состоялись в домашней часовне. Где же мне искать теперь этого греческого попа? И где искать англичанку? Одни говорят, она поссорилась со Стефанией и увезла младенца за океан, другие – что Лука и англичанка сошлись и долго жили в Картахене, пока он не надумал вернуться домой. В деревне много чего болтают, но верить никому нельзя.

– Что же теперь? – Маркус сам отвинтил пробку у принесенной бутылки.