Картахена

– Ладно, сидел так сидел. – Я пожала плечами. – Иди отдыхай, я сама отвезу тележку в прачечную. А спину тебе надо бы показать китаянке. Говорят, она ходит босыми ногами по позвоночнику.

* * *

Сегодня шестое апреля. Двадцать четыре дня в «Бриатико», за это время настоящий сыщик уже нашел бы виновных и даже успел бы навестить их в тюрьме. Я спрашиваю себя: что за чувство распоряжается мною теперь, когда гнев и ярость улеглись, исступление стало негодованием и смерть брата понемногу становится печальным фактом, с которым нужно смириться? Стоя над мертвым братом, я дала себе слово найти убийцу и покарать его, но мало ли слов я давала себе за двадцать два с половиной года?

От меня не ждут ни вендетты, ни расследования, для нашего клана я всего лишь девочка, потерявшая брата. Меня осуждают за то, что я не сказала маме правды, но я знаю, что делаю. Ее сердце разорвется, и я останусь одна. Я скажу ей потом, когда буду знать, кто это сделал. И буду знать, что я сделала с ним.

Так что же управляет моей жизнью теперь, когда безумие начало выдыхаться? Неужели комиссар прав и все дело в амбициях сыщика, в азарте, в остервенелом упрямстве? Он сказал это прямо мне в лицо, когда я пришла в полицейский участок два дня назад, чтобы показать записку, найденную в комнате капитана. По дороге я раздумывала, сказать ли ему правду, ведь никто из начальства не давал мне разрешения делать обыск в комнате фельдшера и Ли Сопры.

Зайти в комнату капитана было нетрудно, я взяла запасной ключ в сестринской, дождавшись, когда он отправится на свою ежедневную прогулку. Если меня застанут, скажу, что зашла поменять воду в вазах. Даром, что ли, у него в номере стоят колокольчики с клумбы, над которой так трясется Пулия. Она их сама туда приносит.

Я пробыла в комнате минут десять, не больше, обшарила карманы курток и выдвинула ящики стола, размышляя о том, что в последнее время я только и делаю, что роюсь в чужих вещах. Смешно надеяться, что я обнаружу здесь добычу, за которую капитан, возможно, убил двоих людей. Ну и что? Надо же хоть что-то делать. Обыск подозреваемого – необходимая часть любого следствия, так меня учили. Правда, про санкцию на обыск мне пришлось на время забыть, ничего не поделаешь.

Подняв матрас, я нашла связку ключей с брелоком в виде пикового туза. Что они открывают, если их приходится прятать? В ванной меня удивила полка с дорогими флаконами, а в довершение – пачка презервативов, засунутая в коробку с витаминами. В тот день я впервые задумалась о том, сколько же Ли Сопре лет.

Записка, как ни странно, обнаружилась на видном месте: он заложил ей книгу Хелмьюта о покере, лежавшую на ночном столике. Голубая бумажка с золотым гостиничным вензелем. Приходи в 23.00. Я сделаю все, что ты захочешь. Твоя Бранка.

Под этими словами были нарисованы беседка и кипарисы, гнущиеся под ветром.

Вот оно, подумала я, разглядывая рисунок, сделанный синими чернилами. То, что лежало в конверте, найденном в комнате Аверичи. Эту записку капитан послал обманутому мужу, выманил его на поляну, убил и забрал свою подметную грамотку обратно. Чтобы запутать следствие. Я сунула бумажку в карман, положила книгу на место, вышла из комнаты и заперла дверь. Пусть капитан думает что хочет, когда хватится своей закладки. Пусть знает, что за ним охотятся.

Спустившись на первый этаж, я завернула в кухню и попросила у Секондо чашку кофе – время было самое подходящее, за два часа до обеда. Люблю сидеть за длинным столом, где стоят бутылки с оливковым маслом и уксусом, а на блюде сияют свежевымытая зелень для салатов, красные перцы, шершавые деревенские огурцы. Еще я люблю смотреть, как зазубренные и гладкие ножи мелькают над голубоватой стальной столешницей. Потом я переоделась, смыла ритуальную раскраску и отправилась в участок. Терпеть не могу губную помаду и пудру, на моем лице косметика выглядит как синие полосы на женщинах племени гурупи, но здесь это необходимо, иначе получишь замечание.

Подходя к бензоколонке на окраине Аннунциаты, я уже знала, что скажу: бумажка выпала у него в раздевалке хамама, а я подняла. Никто в полиции не знает одиноких привычек капитана, он сам себе процедурная сестра и ходит в хамам только один, поздно вечером, после отбоя. Оставляет ванную в зеленых потеках засохшей грязи, а мокрые полотенца бросает на пол.

Как бы там ни было, любовная записка – это улика, доказательство того, что он был в парке в тот вечер. В гостинице все знают этот почерк, я сама находила в сестринской листочки с коротким «Е' una vera bruttura». Почему, мол, так грязно в банном отделении? Или еще суровее: è una grande porcheria! Если найденная в учебнике бумажка – это черновик, попытка изобразить женскую торопливую руку, то капитан и есть анонимный доброжелатель, вызвавший Аверичи на поляну с беседкой. В таком случае Бранка там вообще не появлялась, ей воспользовались вслепую. Но это только гипотеза. Могло быть иначе.