Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

- Принимай роту, Сашка... - прохрипел он сквозь зубы. - Расселся тут...

Не поверите, но я забыл о боли. То есть забыть о ней, конечно, было невозможно, но не воспринимать ее, что ли, я себя заставил. И выбежал из расселины.

На холме шла рукопашная. С криками, хрипами, стонами, проклятиями, матерщиной, лошадиным ржанием... Я подхватил чье-то ружье, в кого-то всадил штык, кого-то огрел прикладом - все уже как в тумане, как в тумане...

Мы и в этот раз отбросили чеченцев. Не потому, что я подоспел вовремя и заорал что-то воодушевляющее: атака и без меня уже захлебывалась, чеченцы начали откатываться. Я успел упасть за свой камень, обнаружил по соседству Прова. Спросил, помню:

- Цел?

- И не зацепило. Патроны я ребятам раскидал...

- Хорошо...

Опять начался обстрел, и мы примолкли, вжавшись в сухую, колючую землю, из-за которой, по убеждению Сурмила, и шла вся эта странная война. Мы выдержали пальбу и даже устояли в еще одной атаке, но устояли из отчаянных, последних сил, и я обреченно понял, что они - последние...

Залп громыхнул неожиданно и довольно близко. Добрый залп из двух горных орудий. Следом за ним еще один, еще, еще... Не знаю, откуда стреляли, где рвались ядра, а только чеченцы начали разворачивать коней...

Седьмой марш

Отдых. И душа, и тело заслужили его, а я - да и не только я! - все никак не мог заглушить в себе пальбу, крики, лошадиное ржание, предсмертные стоны. Может быть, потому, что к нам ходят как на экскурсию, только не с билетами, а с подарками.

Восемьдесят три стрелка вышли из Внезапной с двумя офицерами. А вернулось всего два десятка с половиной при одном, да и то раненом командире. Мы потеряли девятна-дцать убитыми, да еще пятеро скончались от ран и потери крови. Дорого нам стало освобождение генеральской жены и ее компаньонки, но спасение женщин равно спасению солдатской чести, да к тому же спасли мы три жизни вместо двух. Три потому, что супруга генерала Граббе ожидала ребенка, хотя я узнал об этом позже. Да, мы стали героями, и о нас разговоров сегодня во всех линейных крепостях.

Кусками, обрывками какими-то - да и то чаще в забытьи, чем в яви, вспоминаю, как брели мы, чудом спасенные, к крепости Грозная по неласковой кавказской земле. Не брели - ползли, еле волоча ноги. Солдаты из Грозной тащили на себе наших обессилевших раненых, я тащился сам... Нет, нет, я на Прова опирался, счастливчика Прова, которого ни разу так и не зацепило. Ни клинком, ни пулей. А Сурмил с кем-то из грозненцев нес потерявшего сознание Моллера, голову которого бережно поддерживала Вера. В оборванном, окровавленном платье, с растрепанными и спутанными волосами... И генеральша тоже оборванная и тоже почему-то окровавленная - шла пешком, опираясь на кого-то из офицеров Грозненского гарнизона...

А потом нас всех отправили в лазарет. Всех, даже целехонького Прова. Смутно помню, как меня осматривали врачи, как кто-то из них ворчал неодобрительно:

- Кровь остановить - это еще понятно. Но зачем он весь бок себе обжег?..

Бок и вправду горел как в аду. Чем-то они его помазали, и я уснул. Провалился часов на четырнадцать...

- Братцы, да ни при чем тут я!.. Я до Грозной и добежать-то не успел, глядь - батальон с артиллерией!..

Слова помню: я от них проснулся. А может, очнулся... Сурмил с побитым видом бродил по огромной нашей палате и виновато оправдывался:

- Да ни при чем я, братцы. Совсем ни при чем: кто-то другой Грозную по тревоге поднял...

Беслан... - подумал я. И опять провалился...

- Олексин! Господин Олексин...

Открыл глаза. Надо мною - черноусое незнакомое лицо. Тонкое, по-мужски жесткое и... и по-кавказски строго красивое.

- Очнулись? Павел Христофорович хочет задать вам несколько вопросов.

Увидел генерала Граббе за спиной черноусого подпоручика, попытался привстать, да боль подвела. Весь бок скрючило.

- Лежите, Александр Ильич, лежите спокойно, - поспешно сказал Граббе. Всего несколько вопросов. Можете ответить? Меня наместник вызвал для подробного отчета, а поручику Моллеру врачи говорить запре-тили.

- Так точно, ваше превосходительство.

Он коротко расспросил о нашем поиске. Как шли, кто провел к Аджи-Юрту, как удалось освободить женщин без боя. Многое он уже знал - думаю, что со слов Веры Прокофьевны, потому что упорно полагал меня главным героем. Затем - о том, как нас настигли чеченцы, как Моллер выбрал единственное место, где можно было укрыть женщин от пуль и хоть как-то держаться. Тут мне стало полегче, потому что я начал рассказывать не о себе, а о поручике, о его хладнокровии и предусмотрительности. Вспомнил, как послали Сурмила в Грозную, как Моллер, сколько мог, тянул переговоры, как начались атаки.

- Сурмил все равно не успел бы...

- Знаю, Олексин. Он встретил батальон уже на марше. Командир батальона капитан Оскоцкий доложил, что о вашем положении рассказал постам какой-то чеченец. И тут же умчался без подробностей.

- Это - Беслан, наш проводник. - Я вдруг все вспомнил и поспешил с добавлением: - Его единственного сына захватили казаки из станицы Червленой. Он собирает деньги на выкуп, ваше превосходительство, и я ему обещал...