Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

День я голову ломал, кто же этот господин, а наутро решил идти в атаку. Предлог был: сосед, мол. Надо бы друг другу представиться, что ли. Для порядка.

А представляться-то и не пришлось.

- Оексин?.. Гьязам не вегью!..

Засядский. Хлыщ картавый. Графский прихвостень. Вот уж этого пшюта никак увидеть не ожидал. Но - обрадовался он, со скуки, что ли? Велел стол накрыть, как для гостя дорогого.

- А я - из Италии. Его сиятельство пьосил за домом пьигьядывать и дал письменное погьючительство.

Вот бы кого нашим сельским гверильясам укокошить. С великим отвращением речь его слушаю, а потому, вас щадя, не стану больше язык ломать.

- Два месяца с ними в итальянском раю. Чудно, чудно. Кампочино по утрам, фрутти ду маре...

Ну, обормот. Но слушаю, каждое мгновение нетерпеливо ожидая, когда же он об Аничке заговорит. А он не говорит. Он о себе только говорить умеет и стрекочет, как сорока. Даже глаза чисто по-сорочьи закатывает.

- Нет, не умеем мы жить в такой приятности, не предназначены к ней. Окраинные мы люди. Думаете, мое наблюдение? Что вы, что вы! Графские слова...

Пьем вино - доброе, кстати, вино, из графских подвалов, не иначе. Ну, пьем, сорока трещит, а я - жду... А когда понимаю, что ничего путного от него не дождусь, бью в лоб:

- Да, да, одиночество, окраина, глухомань, провинция. Может быть, банчок?

На миг глаза его блеснули. Только - на миг. Вздохнул, щипаные свои бровки на лбу собрал и - ответствует:

- Прощения прошу, никак невозможно.

- Что ж так-то?

- Слово графу дал.

- Святое дело, - говорю. - Однако засиделся я. Пора и честь знать.

- Знаете, почему слово дал? - захихикал он, глазками заблестев. Помолвлен я с дочерью его. Да вы же знаете ее, Олексин. Да, да, с очаровательной Аннет...

А меня - будто молотом по голове. Но каким-то образом выдавил-таки из себя улыбку:

- Что ж, поздравляю.

- Да, да, такая партия! Такая партия...

Для кого - такая любовь, а для кого - такая партия. Вот так, стало быть, вот так...

Домой почему-то шагом возвращался. Лулу очень удивлялась. А воротившись, буркнул Серафиме Кондратьевне, не глядя:

- Настюху пришли. Подушки поправить.

А кормилица моя вздохнула с великим облегчением и даже перекрестилась:

- Слава Богу, поправляешься ты, Сашенька мой...

...Не сторонник я жизни монашеской, да и тебе ее не рекомендую. Однако пить да понтировать - то страсть личная, но девы милые всегда пусть станут для тебя страстью только с избранницей твоею совместно. Как бы пополам, что ли. Иначе чем ты тогда от скотов отличаться будешь? Не говорю здесь о любви с твоей стороны (лучше не влюбляйся, хотя и трудно это поначалу). Говорю о стремлении естества твоего, бороться с коим должно, лишь союзника в лице любви обретя. Долго быть девственником противно сути мужской, а коли прямо сказать, так и попросту вредно. Но помни: любая избранница твоя - живой человек, с душою, сердцем и мечтами. Не губи их, поелику возможно это. Да, историческое право...

(На полях - приписка: Возможно, что историческое бесправие: вечное проклятие России, которое скажется, ох как скажется потом!..)

...сделало тебя господином не только над судьбами их, но и над жизнями одновременно. Да, в твоей власти отослать любую на скотный двор - за дерзость ли, за раздражающее стремление покуситься на свободу твою (взять реванш свойство, присущее очень многим женщинам, к сожалению), за глупость или потому просто, что надоела однообразием, - подумай сначала. Очень хорошо подумай, потому что - живые они. Живые, страдающие и беспомощные и полностью в капризе твоем. Не давай воли ни капризу, ни минутному раздражению своему. Беря тело ее, ты и душу ее берешь, ибо неразделимы сущности эти. Да, необразованны они, темны, подчас и раздражающе темны, но отдали все, что могли, - не тебе, страсти твоей, - за что долг твой как мужчины озаботиться о дальнейшей их судьбе. Непременно замуж их выдавай, мужа сурово предупредив, что всю жизнь приглядывать будешь. Ну, а уж коли ребенка тебе она родила - ни денег, ни земли не жалей ради дитяти собственного.

Полевые цветы куда как оранжерейных лучше. По личному опыту говорю, верь. И чести мужской не урони.

17-е, июль

Вот так и жил... нет, существовал так. Настюхи, Варюхи, Дашеньки, Машеньки. Без любви, без страсти, без смысла да, в общем-то, и без радости.

А в означенный день матушка приехала. Мы с Лулу где-то по полям мотались для убиения времени и тоски ради. И за время отсутствия нашего матушка не только приехать успела, но и все разузнать и встретила меня взглядом неодобрительным:

- Погнал во все тяжкие?

- Тоска заела.

- Стало быть, верно мне сердце подсказывало. Лекарство тебе привезла.

- Какое лекарство, матушка? - не удержался я тогда от вздоха. - Какое лекарство?..

- Такое, что, надеюсь, встряхнет тебя. На бал мы приглашены к людям, весьма достойным. И очень прошу тебя не усаживаться за карточный стол, едва порог переступив. Будет слово с тебя такое или сам с собой справишься?

- Слово, матушка.