Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

Они - одно целое, друг друга они нашли и - воссоединились. Обрели счастье. А потому - не спешите соединять судьбы свои. Если одно лишь желание вами движет к предмету страсти вашей, это - не любовь. Это - страсть всего лишь. Вожделение. Утолите его, и кончится тяга ваша. Но когда мужчина боль ощущает в отсутствие предмета своего - это ребро его, из которого его Ева сотворена была, в нем криком кричит. А женщина - тоску по своему ребру. Боль мужчины и тоска женщины - сигналы того, что нашли они друг друга, что Любовь Благословение Божие, в души их стучится мужской болью и женской тоской непереносимой. И это, только лишь это - тоска и боль - и есть зов Любви, а не вопль плоти. За нею и ступайте, ибо нашли вы счастие свое...

Вот что открылось мне спервоначалу, и вот что осознал я. По вновь возникшей боли осознал, навеки утеряв ту, что создана была только для меня. Одного-единственного. Из моего ребра создана и увезена в Италию. Навсегда.

Никак не менее недели я над этим своим прозрением размышлял. А в остальном - существовал как существовал. Версты свои отмеривал, щи хлебал и крыс дрессировал, чтобы место свое знали. А что невнятно свое открытие изложил, прощения прошу. Не в халате, не с трубкой в зубах, не с бокалом вина перед камином в удобном кресле...

Дней двенадцать, что ли, минуло, и распахнулись двери моего каземата. На пороге - молодой, старательный, румяный от исполнительности офицерик. За порогом - двое солдат с ружьями.

- Прошу за мною следовать.

Привел себя в порядок, как мог. Мятый мундир почистил, пыль с ботфортов смахнул, причесался, усы расправил. И шагнул за порог.

Снова - карета с окнами, зашторенными снаружи, снова - перестук копыт по петербургским мостовым, снова - жандармское молчание в ответ на все мои во-просы.

Наконец остановилась карета, дверцы распахнулись, и я вылез. Мощеный двор, казенные здания со всех четырех сторон и - безлюдье. Подъезд, лестничный марш, коридор и - строгая казенная дверь. Важная, как штатский генерал, получивший чин за вовремя рассказанный анекдот. Обождал, пока офицерик доложит, и распахнулись предо мною дверные дубовые створки.

Вступил в кабинет. Поменьше московского, да и заседателей нет за присутственным столом. В полном одиночестве восседает за ним молодой подполковник. С рыжими бачками, но - без усов. А секретарь - тихий, как тень, - за отдельным столиком у меня за спиной. Подполковник бумаги листает, так на меня и не глянув. Ну и я, естественно, представляться ему не стал.

Впрочем, это его не обескуражило. Буркнул, так и не глянув:

- Прошу садиться.

Сел на стул перед его начальственным столом. Что-то в рыжем подполковнике было нестерпимо раздражающим. Что-то казенно-бумажное, немецко-старательное. Мне это не понравилось, почему я и закинул ногу на ногу весьма вольготно. Подполковник чуть приподнял бесцветные брови и говорит:

- Вас доставили на допрос.

Явно намекал на мою салонную позу. Но я ее не изменил.

- Я лишен чина и дворянства?

- Чина и дворянства может лишить один лишь Государь. Следствие по вашему делу еще не завершено, следовательно, Государю еще не доложено.

"Следствие - следовательно". Скучный господин.

- Слушаю вас, подполковник. Допрашивайте.

Вновь бровки его вздрогнули: видно, резануло его канцелярскую душу, что я запросто подполковником его назвал, а не "господином подполковником". Значит, не служил ты в полках, казенная душа...

- Предварительное расследование выяснило, что вы выиграли полный список "Андрея Шенье" в карты у неизвестного вам поручика.

- Спьяну, подполковник. Исключительно спьяну. Занесите в допросный лист, если сие уточнение в нем отсутствует.

- Присутствует уточнение, присутствует, - с неудовольствием сказал подполковник. - Однако при этом присутствии отсутствует другое весьма важное ваше объяснение. Весьма важное.

- Какое же?

- Строка наверху. Над поэтическими строфами. Так сказать, обращение к читателям.

- Обращение? - Я сразу сообразил, что он имеет в виду, однако переспросил с максимальным удивлением. - В первый раз слышу.

- Не сомневаюсь.

С ехидцей сказал подполковник. Даже чуть улыбнулся при этом. Подсиживают моего московского полковника, подумал я. И спросил:

- Покажите-ка. Может, оно позднее появилось? Пока я крыс в каземате правилам приличия обучал?

- В свое время. Все - в свое время.

Подполковник через стол протянул мне лист бумаги и перо, предварительно ткнув им в чернильницу:

- Извольте записать то, что продиктую.

Я развернулся лицом к столу, взял перо.

- Пишите цифрами: "Тысяча четыреста четырнадцать. Десять. Четыре. Четырнадцать". Написали? Теперь - словами: "Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь..." Написали? Дайте мне.

Перегнулся через стол, схватил, даже песком не присыпав. И стал сличать мои записи с тем, что когда-то написала Полиночка. Я знал, для чего мне этот диктант устроен, а потому и не волновался. Не ту карту они прикупили. Не в масть.

- Кто это написал?

- Что - написал?