Карточный домик Путина

Травма ранних 1990-х состояла прежде всего в том, что люди на некоторое время почувствовали себя реальными вершителями собственных судеб и истории. Они начали вмешиваться в события, но ничего хорошего из этого не вышло. Их закономерно обманули, поскольку советский человек, сформировавшийся в специфических условиях 1970-1980-х годов, был совершенно не готов к предстоящим вызовам, не понимал проблем и противоречий капитализма, которого сам же отчаянно желал, воспринимая его не как конкретную систему общественных отношений и структуру экономической власти, а как идиллический образ огромного супермаркета с набитыми товаром полками. Супермаркет, кстати, реализовался в более или менее полном объеме, превратив граждан в пассивных потребителей, которые даже в выборе товаров оказываются гораздо менее свободны, чем им кажется. Свобода товарного выбора на рынке симулируется точно так же, как и все остальное, а может, даже и лучше.

Последнее советское поколение позволило обмануть себя практически во всем. И это относится к тем, кто добился успеха в новой жизни ничуть не меньше, чем к тем, кто потерпел поражение. К обманщикам ничуть не меньше, чем к обманутым, поскольку обманывали не только друг друга, но и самих себя. Одни добились благополучия, других постигло разорение. Но даже благополучие постсоветской элиты выглядит иллюзорным и зыбким, напоминая фантом, видение, которое может в любой момент рассеяться, как сон. И оно, конечно, в самом деле рассеется, ибо покоится на очень непрочных экономических и социальных основаниях.

Главный урок, извлеченный позднесоветским человеком из случившегося, состоял не в том, что надо рационально анализировать действительность, осмысливать и формулировать свои реальные интересы, дабы не дать себя обмануть впредь. Основной и даже, пожалуй, единственный сделанный тогда вывод — что обманут обязательно, что любое обещание, любая перспектива, любая надежда есть ложь. Все, что выходит за пределы маленького личного потребительского счастья, есть иллюзия. Ни в коем случае нельзя действовать, нельзя ничего менять, нельзя ни за что отвечать, потому что добром это все равно не кончится.

Парадоксальным образом то же травмированное сознание предполагает по умолчанию, что, даже если ничего не предпринимать, ничем не рисковать и ни за что не бороться, все равно ничего хорошего впереди не будет. От будущего можно ждать только плохого (что становится самореализующимся прогнозом, если ничего не делать для формирования более или менее позитивного развития, создавая свое будущее). Пассивно плывя по течению, постсоветский обыватель в глубине души уже смирился с тем, что хорошее впереди его не ждет, но все равно предпочитает самостоятельно не шевелиться, потому что так будет еще хуже. Даже если мы тонем, есть основания считать, что процесс погружения продлится достаточно долго, а при попытке выбраться из трясины есть риск утонуть быстрее.

Массовая психология постсоветского человека должна изучаться не социологией, ибо опросы лишь констатируют патологические состояния коллективного сознания, которые недалеко ушедшие от своих респондентов эксперты принимают за общественное мнение, а психотерапевтами и психоаналитиками, а возможно, и психиатрами.

Вполне понятно, что в обществе, где нет общественной жизни, нет и не может быть и общественного мнения. Есть лишь совокупность частных настроений и мнений, в большей или меньшей степени неадекватных и не дающих нам представления о том, как будут действовать и поступать индивиды в меняющейся ситуации, ибо их сознание в принципе не предполагает даже возможности сознательного выбора и уж тем более самостоятельного и осмысленного действия.

Самое печальное, что и погружение в трясину не может быть бесконечным. А ситуации, возникающие из-за объективно развивающегося у нас на глазах экономического кризиса, не оставляют возможности для длительного сохранения текущего положения дел. Обывателю становится страшно, но единственный способ преодолеть этот страх — перестать быть обывателем.

В 2020-2021 годах мы, скорее всего, подходим к концу не только исторического, но и психологического цикла. Сам по себе факт, что сформировалось, повзрослело и даже становится доминирующим поколение, не пережившее травмы 1990-х, еще ни о чем не говорит. Психологические матрицы удивительным образом наследуются, продолжая функционировать и воспроизводиться даже после того, как их первоначальная причина исчезла, они передаются с воспитанием и групповым, семейным опытом. Тип травмированного постсоветского обывателя с большой вероятностью можно встретить и среди людей, которые родились уже после событий 1991-1993 годов, даже среди тех, кто по недоразумению считает себя активистом или политиком. Однако параллельно мы видим, как новая социальная реальность, с одной стороны, порождает новые психологические типы, а с другой стороны, подрывает защитные механизмы обывательского сознания.