Карты четырех царств.

Дверь хлопнула. Дородная хозяйка пронеслась через сени, мигом заняла лавку напротив вервра и в два глотка ополовинила кружку с брагой, дождавшуюся её.

— Дитя, говоришь? — пробасила достойная женщина. — Да бесово семя то дитя, во как! На постоялом дворе шалит. Ох, хватит у тебя ума мзду стребовать, так староста серебром приплатит, чтоб её отсель выдворить, и лучше до заката. И её, и прочих-разных.

— Благодарю за пищу и заботу, — кивнул вервр. Встал, потянулся. — Пойду и выдворю.

— Погодь, соберу обед, — рявкнула хозяйка. — Ты ж нас спас. Мы ж за тот топор вон, друг дружке по дюжине синяков в ночь отвесили, а днём бы и пуще разошлись. Тятин топор. «Пусти в дом отродье сиротское, ни прибыли, ни уважения не узнаешь», так тятя сказывал. А я душою-то проста да добра. Работящий, не ворует… и бражку варит гуще, чем в городе. Да-а…

— Бражка хороша, — согласился вервр. Задержался на пороге, принимая узел со съестным. — Вам как, от волков ограду… обвести? Или от коз?

— От кролей да зайцев, — взревела хозяйка. — Все яблони пожрали, косозубые недобитыши. Сволота изворотливая!

— То-то дрова у вас валяются, где попало, и всё больше вдоль забора, — хмыкнул вервр. — Бьёте без промаха, а?

— Ха, — гордо подбоченилась хозяйка.

— Ох-ох, — потёр бок дровосек.

Вервр шагнул с порога и побрёл вдоль плетня, ведя рукой по верхушкам кольев и облизываясь. Метки впитывались в древесину, незаметные людям — и ужасающие, непреодолимые для зверья.

— Кем меня сочли эти люди, если даже не указали, где искать постоялый двор? Кем, вот занятно, — мурлыкал вервр, принюхиваясь к сытному мясному духу собранного в дорогу обеда.

— А ничо так леший, деловитый, — догнал басовитый шёпот жены дровосека. Могучий вздох полетел над захламлённым двором. — Только пьющий. Как и ты, зараза.

— Да-а, — послушно поддакнул «сирота».

— Чё встал? Иди, поленницу собирай. Сказано: не жрать им отныне матушкиных яблонь.

Вервр, завершив обход просторного двора, прощально махнул рукой и заспешил прочь, по главной и единственной деревенской улице, к постоялому двору. Оттуда ветерок тянул запахи сухих и свежих трав, ссор и азарта. Под крышей гудело от голосов, шелестело шёпотами и вздохами.

— Троецарствие! — пискнул голосок Аны. И обуза залилась хохотом.

Вервр невольно улыбнулся: не пропала, никем не обижена. Хорошо.

— И кто тут еще шельма, — горестно вывел тихий, задыхающийся голосок там же, в большом зале постоялого двора.

— О, кисличная мята, она же ж! — обрадовался кто-то раскатисто и солидно.

— Попутал леший играть на серебро с продажи урожая, — вздыхал ещё кто-то. Сетовал он задушено, обречённо. — Так она ж дитя… Шутковал я! Так как теперь-то? Ох, беда… ох пропали мы…

Вервр скользнул в приоткрытую дверь и пробрался в главный зал, никем не замеченный. Пискнул и улыбнулся шире. Он любил разбирать брожение людских душонок и умишек. А тут и страхи, и досада, и свежие сплетни, еще не перетёртые в труху, и злость всех на всех, и радость из-под этой злости, ведь соседская беда — она воодушевляет! И посреди болота из мыслишек, как белая лилия в золотой пыльце, Ана с её детской чистой душой.

Не иначе, полдеревни столпилось возле большого стола. Все с ужасом следили за игрой в кости. Возле левого локтя малютки Аны грудилась кучка монет, справа в ряд выстроились кружки. Вервр принюхался: черничный, брусничный и земляничный морс. Что ещё? Пирожки, творог… И дальше на столе и на скамье: мотки пряжи, несколько чурок разносортной древесины, баночка с лаком, гладкая лента. А ещё связка сушёных грибов… это-то зачем?

— Троецарствие, — заверещала Ана, даже не метнув кости.

Кинула — и расхохоталась. Вервр по слуху понимал: падают, катятся, замирают… и толпа обречённо вздыхает. Еще бы, людям кости одинаковы, а вервру или атлу с их чуткостью нетрудно понять и малейший дефект развесовки, и создаваемое им поведение при броске. Тем более хитроватая Ана не кинула далеко, а перевернула ладонь над самым столом.

— Ана, а где твои родители? — спросил сидящий напротив кривоватый тощий человек, тот самый, что сказал про шельму. — Тебя, наверное, потеряли. Переживают.

— Тятя-пама не теряет, — гордо сообщила Ана, сгребла кости и снова скатила с ладошки. — Троецарствие! Хочу мёд. Липовый.

— Три раза в день пить, по полкружки, — загудел смутно знакомый голос. — Печёный лук прикладывать к нарыву, тёпленьким.

— Шельма? — не поверил вервр, вслушиваясь. — Вот от кого не ждал перемен даже я…

Теперь нового гостя заметили, к нему дружно обернулись… и охнули хором. Вервр демонстративно прочесал волосы назад, убирая от лица. И улыбнулся, огорчаясь обычности своих зубов.

— Леший, — выдохнули особо умные из дальнего угла.

— Вы и есть тот самый… пама? — обрадовался кривоватый человек. — А я зовусь Голос. Сразу видно, вы человек достойный. Будьте добры, не сочтите за труд спасти здешнего старосту. Он от забав вашей Аны вот-вот полезет в петлю. Он бы ещё в ночь полез, но я втолковал ему, что девочка шутит, серебро ей не требуется. Я прав? Она славная. Только такая, знаете… вольная.