Терапевты могут также выводить подразумеваемое на первый план во время третьей стадии расспрашивания внешних свидетелей (
Следующее интервью предоставляет пример того, как внешний свидетель, Роджер, говорит о резонансе, о своём личном опыте, в котором затронута тема страдания. Этот пересказ — отклик на историю, рассказанную отцом (Патриком) и его взрослым сыном (Кевином). Кевин в течение длительного времени был изгнан из семьи, но в контексте нашей встречи отец и сын восстановили отношения друг с другом, и это оказалось для них обоих очень важным. Вопросы, которые я задал, помогли Роджеру вывести на первый план то, что оставалось подразумеваемым, непроговоренным в его рассказе.
Роджер: Что меня глубже всего затронуло — это радость на лицах Патрика и Кевина. Я видел, что значило для них восстановить отношения, я видел тёплое чувство. Это затронуло очень болезненное место в моей душе
М.: Вы готовы что-нибудь сказать об этом здесь?
Роджер: Я никогда не чувствовал такой связи со своим отцом. Он был жёстким человеком, я никакого тепла от него никогда не получал. Когда он не бил меня, я, наверное, вообще для него не существовал. У меня ничего подобного не было, никакого такого тепла. Мне даже больно сейчас говорить об этом.
М.: А были ли какие-то другие люди, которые играли для вас роль отца?
Роджер: Нет, я даже с дедушками никогда не общался и ничего про них не знаю.
М.: Но вы не смирились со своей участью.
Роджер: Наверное, нет.
М.: Я не понимаю. Других отцовских фигур в вашей жизни не было, чтобы дать вам какой-то иной опыт. Что же помешало вам смириться с тем, что вы имели? Просто принять то, к чему вы привыкли?
Роджер: Я не знаю. Может быть... это была... ну... просто какая-то тоска, желание чувствовать связь с отцом?
М.: Вы знаете, что поддерживало в вас это желание, тоску? Есть ли какие-то истории, которые вы могли бы рассказать мне о своей жизни, чтобы я понял, как вам удалось хранить эту тоску, это желание? Что-то, что могло поддерживать, подкреплять эту тоску, не давать ей исчезнуть?
Роджер: Поддерживать? Эээ... ну, вот знаете, это заставляет меня задуматься. Моя мама умерла, когда я был совсем маленьким, и мачеха сделала всё возможное, чтобы позаботиться обо мне. Я помню, что в старших классах у меня были проблемы, я хотел вообще бросить школу. Но бабуля наняла мне частного учителя, репетитора, и это помогло мне справиться с той проблемой... Это потрясающе!
М.: Что потрясающе?
Роджер: Никогда бы сам об этом не подумал. Но вы знаете, я вот сейчас на Патрика смотрю и вижу, что он так похож на этого моего репетитора... Тот тоже был ирландец... он был так добр ко мне...
М.: Правильно ли я понимаю, что в силу того, что вы сегодня наблюдали здесь в отношениях Патрика и Кевина, вы впервые смогли поговорить вслух об этой тоске и впервые смогли связать эту тоску и вашего репетитора-ирландца, с которым вы встретились много лет назад?
Роджер: Да, да, да.
М.: И каково вам это?
Роджер: Э... Ну, как будто я что-то сказал — и обнаружил нечто, что там всегда и было, просто я этого не видел.
М.: Это как-то меняет для вас ситуацию?
Роджер: Ну конечно! Конечно, меняет! Я узнал что-то, чего не знал, и теперь я буду больше думать и говорить об этом. Честно говоря, от этого уже сейчас становится легче.
Именно в ходе этого интервью подразумеваемая тоска Роджера стала более видимой сквозь выражение страдания; она получила имя. То, как он выразил страдание, было связано с тоской по признанию и желанием чувствовать связь с каким-нибудь взрослым мужчиной. Эту тоску сумел удовлетворить репетитор, который занимался с Роджером, когда тот учился в старших классах. Выявление этого факта оказало глубокий эффект на то, каким образом Роджер признал личностный резонанс и катарсис (на рисунке 4.3 я разметил пересказ Роджера на карте работы с внешними свидетелями). Для Патрика и Кевина возможность увидеть, как история восстановления их отношений затронула жизнь Роджера, оказалась, в свою очередь, очень глубоким переживанием, и это внесло существенный вклад в насыщенное развитие истории их взаимоотношений.