Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию

Труди: Нет, совсем нет. Там не было понимания, не было терпения и уважения. Каждый имел своё мнение, а на мнения других всем было наплевать. Все пытались заткнуть и победить друг друга. Там было тяжело. Я не хотела принимать в этом никакого участия, не хотела, чтобы это продолжалось.

М.: И как же вам удалось сохранить эти намерения и мечты, когда их не поддерживал никто в вашей семье, когда в семье было так тяжело?

Труди: Ну, я не знаю. Наверное, это была стойкость. У меня, наверное, была какая-то жизнестойкость.

М.: Жизнестойкость. А что поддерживало эту жизнестойкость? Был ли кто-нибудь, кто признавал важность этих намерений и надежд, поддерживал их? Может быть, всё-таки был кто-то, кто разделял подобные надежды?

Труди: На самом деле, я вспоминаю, кое-кто был. У меня была бабушка, и мы с ней были достаточно близки; когда я была маленькой, мы вместе проводили много времени. Это была бабушка Лиллиан, мама моей мамы.

М.: А откуда вы знали, как понимали, что она поддерживала эти намерения и надежды на иную жизнь?

Труди: Ну, некоторые вещи просто понимаешь и знаешь. Она очень заботилась обо мне. Бабушка Лиллиан очень поддерживала меня. Ей нравилось, что я вдумчивая. Она не пыталась критиковать то, что я говорила. Когда я была с ней, можно было говорить, что я чувствую. Она понимала меня, она не навязывала мне своё мнение.

М.: Как долго вам удавалось так близко общаться с бабушкой?

Труди: Ох, это грустная история. Когда мне было примерно десять лет, мой отец получил новую должность в городе горняков на севере. Я хотела на каникулы поехать к бабушке, но отец не позволял мне, говорил о ней очень плохо. Думаю, она всегда вызывала у него ощущение угрозы. Помню, он говорил, что она вмешивается в дела его семьи. Он всегда говорил, что мы его семья, как будто мы его собственность.

М.: О, так вам никогда больше...

Труди: Помню, мне было очень грустно оттого, что я была от неё отрезана. Она пыталась писать письма и открытки, но отец пресёк её попытки. Он продолжал унижать её, и потом я узнала, что большую часть её писем и открыток он отправил обратно, не распечатывая, и никому из нас не сказал. Бабушка их хранила, моя двоюродная сестра когда-то потом мне их передала. Я поняла, что она никогда не сдавалась. Было замечательно получить в конце концов эти письма и открытки, но и очень грустно, потому что мне её так не хватало.

М.: То есть вы сказали, что ваша бабушка понимала вас и поддерживала.

Труди: Да, а ещё она очень меня любила.

М.: А знаете ли вы, почему она так любила, понимала и поддерживала вас? Что она ценила в вас, как вам кажется?

Труди: Мне кажется, я всегда знала, что она любила меня за то, кем я была, когда я была маленькой. У неё не было больших планов на мою жизнь. Ей нравилось, что я не настырная, что мы могли просто общаться и не давить друг на друга, и не было вот этого напряжения вокруг всё время.

М.: А если бы ваша бабушка Лиллиан могла бы быть здесь сейчас, и я бы спросил её, что она в вас ценила, как вам кажется, что она могла бы сказать?

Труди: Давайте подумаем... Наверное, она сказала бы, что я более восприимчивый человек, вдумчивый, что я не такая вот назойливая, настырная, упёртая, проламывающаяся сквозь все. Ей нравилось, что я более мягкая, нежная. Мы друг с другом общались очень мягко.

М.: Как вам кажется, каково ей было — иметь такую внучку, как вы, которая так чувствовала, понимала её?

Труди: Что вы имеете в виду — «каково ей было»?

М.: Я понимаю, что, когда вы были вместе, это было что-то особенное, и для вас это было очень значимо. Вы мне дали понять, что именно она ценила в вас. У меня есть догадка, что, когда бабушка Лиллиан была с вами, это каким-то образом затрагивало и её жизнь тоже. Как вам кажется, каким образом это могло затрагивать её жизнь?

Труди: Я думаю, она чувствовала, что я тоже её понимаю: мы воспринимали мир одинаково, мне нравилось то, что нравилось ей, мне было важно то, что ей важно.

М.: Как вам кажется, как это могло повлиять на её жизнь?

Труди: Я знаю, что она радовалась, когда я приходила к ней в гости. Когда я приходила к ней в гости, я подходила к воротцам и видела, как она выглядывает из окошка на кухне, ждёт меня. Так что я думаю, она была тоже счастлива, я ей приносила радость.

М.: Я бы хотел спросить Питера о том, что он услышал во время нашего разговора, если вы не против.

Труди: Конечно.

М.: Питер, каково тебе было слышать о той глубокой внутренней связи, которая существовала между твоей мамой и её бабушкой?

Питер: Нормально.

М.: Ну, нормально — это по-разному бывает. А для тебя «нормально» — это как?

Питер: Это нормально потому, что я начинаю лучше понимать.

М.: Лучше понимать что?

Питер: Что происходило с моей мамой и её бабушкой.

М.: Что же с ними происходило?

Питер: У них не было того пространства, которое им было нужно, они хотели лучшего.

М.: Как тебе кажется, это соответствует каким-либо образом тому, что ты говорил про «выйти и не вляпаться», про своё право управлять своей жизнью, иметь своё пространство, или это как-то отличается?