Карусели над городом

Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: "Спроси сам себя".

Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.

– Не знаю, почему у тебя не пять, – ответил Борис. – Просто так получается.

– А почему у тебя не пять?

– Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.

– Теперь понятно, – сказал Феликс. – Мне понятно про тебя, но не понятно про меня. Мне нравятся все ребята.

– Даже Дегтярев?

– Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.

– Лучше не надо, – сказал Борис. – Он ведь сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?

– У меня есть еще один.

Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.

– Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?

– Больше не буду, – согласился Феликс. – Мне непонятно... Ты назвал меня "чучело космическое"...

– Это была шутка.

– Ты назвал меня "дурак"...

– Тоже шутка.

– А Вен-Вен назвал меня "старик". Кто же я на самом деле?

– Я тебе объяснил: "стариком" называют человека, когда он нравится. А "чучело" и "дурак" – это шутливые слова.

– Нет, – твердо сказал Феликс, – это не шутка. Я уже знаю: шутка – это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.

– Вот чу... – сказал Борис, но вовремя остановился. – Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то посторонний, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком, или свиньей, или гадом. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде "старика".

– Теперь понимаю, старик, – сказал Феликс.

– Вот и хорошо. А сейчас пойдем сыграем в футбол.

– Пойдем, дурак! – обрадовался Феликс. – Я уже давно не играл в футбол, гад.

Борис вздрогнул, и Феликс это заметил.

– Это я только тебе, чучело, – пояснил он. – Другому я никому не скажу.

День 8-й

Допросы, допросы...

Карусель, запущенная Августом Яновичем, продолжала раскручиваться над Кулеминском. Новые граждане, сами того не зная, вовлекались в ее вращение.

Старик парикмахер не торопился, но и времени не терял. Кружочки и линии были перенесены на большой лист чертежной бумаги, купленный в книжном магазине.

– Уж не в художники ли вы собрались, Август Янович? – спросила его продавщица, имевшая от парикмахера прическу морковного цвета.

– Нет, – туманно сказал Август Янович, – это для эксперимента.

Слово было весьма научное, и взгляд продавщицы слегка затуманился от размышлений: эксперименты в парикмахерской – это всегда интересно для женщины. Август Янович воспользовался минутой и воткнул в разговор свой традиционный вопросик насчет Алексея Палыча. Но, кроме листа бумаги, он на этот раз ничего из магазина не вынес.

Дома у Августа Яновича лист чертежной бумаги расположился на стене, над той спинкой кровати, в которую упирались его пятки. Засыпая поздно вечером и просыпаясь рано утром, Август Янович не без удовольствия смотрел на этот лист.

Собственно говоря, процесс невидимой работы ума уже почти закончился. Пора было приступать к действиям. Но вот к каким действиям, Август Янович еще не решил.

Алексей Палыч не казался ему человеком, способным на преступление. Ну, может быть, какая-нибудь мелочь... Нет, вот из-за мелочи учитель и пальцем не шевельнет. Тут что-то покрупнее. Из литературы Август Янович знал, что на мелочах как раз попадаются крупные преступники; новобранцы сразу начинают с убийства. Но убийство и Алексей Палыч не сочетались в мозгу парикмахера: он знал учителя двадцать лет.

Честно говоря, Август Янович даже не знал, как он поступит, если обнаружится что-то серьезное. Он уважал и ценил Алексея Палыча как человека. Но натура неугомонного старика была такова, что, начав расследование, остановиться он был не в силах.

Август Янович работал добросовестно. Верный своему принципу, он продолжал обрабатывать своих клиентов бритвой и языком, и скоро две последние жертвы, запутавшись в паутине невинных вопросов, прожужжали кое-что ценное.

Предпоследней жертвой оказался пожарный инспектор.

Август Янович настолько уже напрактиковался, что любой разговор, даже о погоде или нейтронной бомбе, мог привести к Алексею Палычу.

– Тяжелая у вас служба, – сочувственно заметил парикмахер, намыливая инспектора. – Тяжелая и неблагодарная.