Кащенко. Записки не сумасшедшего

– Можно, я его лучше сразу уволю? – проникновенно, но неискренне спросил менеджер, зная, что никакие силы небесные не помогут ему заставить официанта извиниться за обычное для Москвы ресторанное хамство. – Что вы хотите на десерт?

– Я не ем сладкого, – заявил Брайан. – Я бы выпил еще рюмку водки и кофе.

– Две водки и два кофе, – менеджер поставил напитки на стол. – За счет заведения.

– Разумеется, – заявила спутница Брайана, а Брайан попросил счет, подчеркнув, что под курицей он не подпишется. Бросив на стол черную карточку American Express, ухмыльнулся в лицо менеджеру:

– Я ирландский паратрупер. У меня на счету шестьсот прыжков. Вам же не нужен мордобой в ресторане. Вы молодец, все правильно поняли. Но того хама вы должны уволить…

Менеджер слушал, спутница Брайана тихонько ржала.

– Я знаю Россию, – сказал Брайан, когда менеджер отошел от стола. – Он все понял. Ему было стыдно, потому что он профессионал.

– Профессионал, – согласилась спутница, – только ему не было стыдно. Он стоял и думал: «Что за скотская у меня работа. Руководить кретинами-официантами и выслушивать ирландского паратрупера. Хочу спокойно отработать свою смену и уйти домой».

– Ты думаешь, он та-а-ак думал? – с сомнением спросил Брайан. – Вряд ли. Он высокоразвитый человек, не то что его официант, скотина. Слушай, может все-таки выбить ему зубы? Скотов надо учить.

Как надо учить скотов, Брайан хорошо знал. Его семья переехала из Дублина в Лондон, когда ему пришло время идти в школу, конечно же, лучшую. Поселились в буржуазно-сытом Саут-Кенсингтоне, и он был отправлен в католическую школу Сент-Филипс. Отец прививал сыну любовь к ценностям мировой культуры и рассуждал о бесконечности познания. В обмен на привитую любовь Брайан выторговал мотоцикл и стал крутым отвязным пацаном, что было необходимостью: жизнь коренастого, чуть ниже среднего роста мальчишки с ирландским акцентом в Лондоне середины 70-х не многим отличалась от жизни чернокожих детей США конца 60-х. В школе он столкнулся со скрытым пороком католической конфессии – два его друга стали наложниками священников, а Брайан заключил, что педофилия – лишь одно из проявлений жизни. Ему же ум и хорошие гены не позволяли ни уйти в примитивный протест изгоя, ни брести по отведенному обществом пути, снося обиды. Он был особенный и знал это. Уже тогда он знал, что должен самоутверждаться на всех и ничего не брать в голову, чему весьма помогали и длинные волосы, и сходки байкеров, где накачивались пивом и роком до одури, и драки как немедленный ответ на агрессию. После второго привода в полицию отец перевел его в школу Хилл-Хаус, а через два года отправил в Кембридж, в Тринити-колледж.

В университете державшиеся своей стайкой alumni Итона и Хэрроу были готовы принять его за своего, поскольку в Хилл-Хаус когда-то ходил принц Чарльз, но Брайану на это было начхать. Он читал то, что нравилось, и затевал в пабах либо драки, либо диспуты – по настроению. Главным развлечением было разогнаться на байке и прыгать с холма на мост, при этом не свалиться в овраг после приземления. В отличие от многих, он ни разу не покалечился.

К окончанию университета произошло то, что рано или поздно должно было произойти. К пьяным студентам, оравшим песни на террасе паба под магнитофон, должны были подойти полицейские. Когда один из них, скрутив руки приятелю Брайана, ударил его головой о стол, Брайан послал копа в нокаут. Судья признал злоупотребление властью со стороны полиции, но коп лежал в больнице с травмой позвонка. Это означало тюрьму. Судья был готов к компромиссу, а адвокаты отца выторговали оправдательный приговор и войска НАТО вместо Иностранного легиона.

В армии Брайан узнал, что дедовщина и групповое изнасилование – еще одно из проявлений жизни, неизбежное в замкнутом пространстве, где против воли собраны полные энергии мужчины. Но он был самым образованным, не лез в карман за словом и всегда был готов к драке. Он знал, что выживет. Первые три года их полк стоял в Голландии.

В Нормандии стало повеселее, жаль, что простояли они там меньше двух лет, из которых Брайану больше всего запомнился приезд генерала Лебедя. А еще барменша из кафе, куда ходили всей толпой. Брайану было двадцать пять, барменше – тридцать. Нет, чувства в этом не было, скорее желание показать, сколько в нем, в отличие от остальной солдатни, класса, как он умеет обращаться с женщиной, говорить по-французски. Они и переспали-то всего несколько раз, а потом их полк перебросили в район Гармиш-Партенкирхена.

В Баварии срок его контракта подошел к концу, и Брайан вернулся в Лондон. За годы его отсутствия многие из друзей сделали карьеры, достигли успехов, но, странным образом, прежняя тусовка не распалась благодаря особой сплоченности, присущей байкерам, даже бывшим. В отличие от них, Брайан с байком расставаться не собирался. Он купил новый байк, отрастил прежние длинные волосы и носил исключительно грязные кожаные байкерские куртки или жилеты, непременно чуть тесноватые и кургузые.