Кассандра

Нужно вспомнить при этих словах, что тогда, сразу после войны, вошло в обычай бранить Елену. Все считали, что война пелась только из-за нее и что бессмысленной глупостью было жертвовать многими тысячами людей ради распутной бабенки. Моя мать тоже думала так и больше других имела на это право, если учесть, сколько долгих тяжелых лет она провела в ожидании отца. Сейчас-то страсти улеглись. Все знают, что Елена была лишь поводом для войны, а так как нынешнее поколение знает о ней только понаслышке, она стала для него уже чем-то вроде богини. Мне самому довелось однажды увидеть ее в Спарте. Это было примерно за год до разговора, о котором я рассказываю, то есть еще до возвращения отца. Должен признаться, она не произвела на меня впечатления, какого следовало бы ожидать. Может быть, я слишком был молод или, что тоже возможно, создал себе о ней - раз уж она была у всех на устах - слишком возвышенное представление.

- Тем более удивительно, - продолжал отец, - что именно для Кассандры она сделала исключение и съязвила насчет ее узких бедер.

- Должно быть, позавидовала ей из-за той истории с богом, - заметила мать, что прозвучало не менее язвительно.

- Клянусь богами, да! - воскликнул отец и хлопнул рукой себя по лбу. Как я об этом не подумал! Уж Елена-то, конечно, никогда бы ему не отказала. Вот ее и разозлило, что другая попросту пренебрегла счастьем, которого ей-то даже и не предложили. Теперь понятно, почему "узкие бедра". Она Менелаю так и сказала, буквально: "И почему Агамемнон выбрал эту Кассандру? У нее же слишком узкие бедра". Меня при этом не было, но я слышал от самого Менелая.

Это было вечером накануне нашего отплытия. В тот день мы с утра и до самого обеда держали совет, каким строем должна плыть наша флотилия. Мы порядком притомились, но, когда наконец все было решено, не знали, чем бы еще себя занять. Просто слонялись туда-сюда по лагерю втроем: Агамемнон, Менелай и я. Менелай болтал без умолку: этот вечный юноша, светлокудрый супруг Елены, был малость навеселе. Он вообще не прочь был прихвастнуть при случае, но неназойливо. Он мог себе это позволить - ему все сходило с рук, не то что другим мужчинам. Странное дело: хула не приставала к Менелаю и Елене. То была редкая пара - настолько счастливая, что будто и невзаправдашняя.

Когда мы пришли в ту часть лагеря, которую занимал Агамемнон со своими солдатами, мы увидели Кассандру - она сидела снаружи, в тени палатки, отведенной для пленниц и рабынь. Вернее, Менелай заметил ее; мы с Агамемноном слишком заняты были своими мыслями. Вот тут-то Менелай и спросил брата: "А знаешь, что говорит Елена?" - и рассказал про слишком узкие бедра.

Поскольку Кассандра могла нас слышать, не очень-то деликатно было рассказывать об этом именно сейчас. Агамемнон, думавший совсем о другом, поднял на секунду глаза и скользнул взглядом по Кассандре.

"Я не выбирал ее, она выпала мне по жребию", - резко бросил он Менелаю и передернул плечами. Я успел заметить, как Кассандра, до тех пор скрывавшая лицо под покрывалом, подняла голову, будто удивленная, и пристально посмотрела на Агамемнона. Потом мы прошли дальше.

Я, кстати, после спросил Кассандру, почему она сидела одна снаружи, не в палатке. Она ответила только: "Не могла больше выносить запаха женщин". Оно понятно - жара стояла, духота... Прости, Пенелопа. Этого можно было и не рассказывать. Но надо ведь учесть и то, что она была дочерью царя и ей, понятное дело, нелегко было жить в этой тесноте, вместе с рабынями, женщинами не ее сословия.

Разговаривая с ней позже наедине в палатке Агамемнона, я заметил еще вот что. Во время нашей беседы - причем я сидел, а она все время стояла передо мной, сесть не захотела, - снаружи раздался женский визг и смех: верно, какой-то солдат облапил рабыню. Порядок в лагере в тот день перед отплытием заметно ослаб. И я увидел, как у Кассандры мучительно передернулось лицо. Непроизвольно. Должно быть, ей неприятно, что троянки так быстро стакнулись с греческими солдатами, подумал я и попытался ее утешить: мол, так было тысячу лет назад и через тысячу лет так же будет они бегут за победителем, как и полагается, не нам это менять. Она долго молчала, а потом сказала: "Именно то, что так это и полагается, и еще эти жирные блестящие мухи, расплодившиеся на солнце после городского пожара, вот это и есть самое ужасное".

Сказать вам, почему я вообще с ней заговорил, устроил ей что-то вроде допроса? Когда она, никем не званная, пришла в палатку Агамемнона, я на секунду заподозрил было, что она собралась его убить. Из мести за гибель ее народа или еще там почему. Слыхали мы про таких женщин. Но, конечно, с первых же слов я убедился, что она на это совершенно не способна; сейчас мне эти подозрения совсем уж смешны. Видите, что выходит, когда человек становится слишком недоверчивым.

Отец усмехнулся про себя и надолго замолчал. Мать, казалось, всецело поглощена была своим рукодельем. Я ждал-ждал, а потом, сгорая от любопытства, не утерпел и спросил:

- Так что же ей надо было от Агамемнона?