Катарина, павлин и иезуит

Перед отъездом в область Тапе, прежде чем он увидел Рио-Пиратини и простился с Санта-Аной, не зная, что прощается с поселком навсегда, супериор Иносенс Хервер пригласил его к себе для беседы.

Отец Хервер стоял у окна, глядя в сад, где одиноко работал брат Пабло, и даже не оглянулся, когда вошел Симон. Симону захотелось, чтобы отец Иносенс своей слабой рукой крепко прижал его к груди, как в тот раз, когда Симон впервые появился в Санта-Ане. Тогда ему показалось, что он удостоен особой благосклонности супериора потому, что они родом из одних и тех же краев, видели одни и те же леса, одни и те же люблянские улицы, и каждый из них в свое время ходил по тем же коридорам люблянского коллегиума, вероятно, и отец Иносенс Хервер, когда был еще Эрбергом, стоял в том же приделе Франциска Ксаверия в церкви святого Иакова, может быть, и его повлек за собой дух и пример этого решительного баска? Кто знает, что привело его в domus probationum?[93] Он был из богатой и знатной краинской семьи, и жизнь у него могла бы сложиться иначе, чем у Симона Ловренца, сына подданного турьякского графа; сейчас они оба живут одинаково, оба равны и едины в бедности и подчинении ордену, хотя отец Иносенс его предстоятель; на какой-то миг Симону захотелось, чтобы супериор по-отечески его обнял, как сделал это тогда, когда Симон только приехал в миссионы, и ласково проводил его в путешествие к какой-то далекой реке – к Рио-Пиратини.

– Значит, вы решили действовать, – сказал супериор холодно, по-прежнему глядя в окно, – вам нужно физическое напряжение, риск, а знаете ли вы, что вблизи поселка Сан-Мигель уже небезопасно? Вы знаете это, патер Ловренц? – Он не сказал ему «Симон», хотя обычно обращался: патер Симон. – Вы боитесь ожидания, не переносите неопределенности, не так ли?

– Если мы не позаботимся о стадах, может возникнуть голод, – ответил Симон и подумал: он вообще не взглянул на меня.

– О чем вы говорите, патер Ловренц, вы же знаете, как обстоят наши дела. Вы ищете спасения там, где его нет, а в себе не хотите его больше искать, патер Ловренц.

– В правилах написано, что каждый член ордена должен найти способ своей деятельности.

– В правилах? – Отец Иносенс отвернулся от окна, но все еще не взглянул на Симона. Он подошел к столу и положил руку на книгу. Симон увидел, что это за книга: «Regulae Societatisjesu» [94]. -В правилах написано и многое другое. Мне сообщили, что вы, патер Ловренц, усомнились в распоряжении генерала ордена, вы ведь знаете, что мне об этом сообщили?

– Знаю, – сказал Симон и хотел еще что-то добавить.

– Молчите, – закричал супериор своим слабым голосом, – лучше молчите! Вам известно, что на следующий день после того, как было написано письмо провинциалу Барреде и супериору Штробелю, генерал Франсуа Ретц умер? Можете не отвечать, я знаю, вам это известно, и знаю также, что вы объяснили это, как необразованный мужик из тех краев, откуда вы приехали, вы сказали, что это перст Божий, что-то подобное сказали… нет, не надо ничего объяснять, молчите! А что же Игнасио Висконти, новый генерал, он как? Им тоже овладел злой дух, что же, новый генерал тоже ошибается, как по-вашему, патер Ловренц? Ну, скажите.

– Вы сказали, чтобы я молчал.

– И это лучше. Когда вы говорите, все получается еще хуже, так уж лучше молчите. Вы молчали, когда с вами заговорил провинциал Штробель. И после того, что вы сейчас сказали, действительно вам лучше молчать. Вам нечего сказать, ваши слова – это то же самое, что и молчание: непокорность.

В комнате стало тихо, только из сада доносились удары мотыги и издали – крики индейских детей: патер Гонсалес закончил с ними занятия по катехизису. Супериор взял с полки бутылочку, в спиртовом растворе плавали какие-то растения, Симон засмотрелся на эти аккуратно расставленные ряды флаконов с лекарственными напитками и настоями, было известно, что супериор увлекается такими вещами. Отец Иносенс осмотрел бутылочку, откупорил ее, понюхал и твердой рукой поставил на стол.

– Херба матэ, – сказал он, – вы ведь знаете, что его называют иезуитским чаем, а я докажу, что он годится еще и на кое-что другое, а не только для питья… Я сам его с большой охотой глотаю по утрам, это хорошее слабительное… А вы, патерЛовренц, пьете херба матэ?

– Пью.

Теперь супериор взглянул, наконец, на Симона: – Куда вы уставились, – спросил он, – вы что, не можете взглянуть мне в глаза? Чего вы вдруг так заинтересовались моими бутылками, ведь это вас ничуть не занимает.

– Не знаю, о чем идет речь, reverendissime.[95]