Катастрофа

— Благодарствую. — И отодвинул очищенное им блюдо, после чего вытянул из кармана бумагу и принялся свертывать цигарку.

— Он благодарит вас, эччеленца.

— Не за что. — Генерал-полковник перебрался к столу. Старик, поняв, что с ним будут разговаривать, сел так, чтобы быть лицом к лицу с генералом.

Тот взял со стола бумагу, сложенную для цигарок, как складывают ее курильщики махорки, и машинально развернул. Немецкий текст. Подпись коменданта — штандартенфюрера СС. Приказ о том, что каждому, кто перейдет Аральскую улицу, уготован расстрел.

— Вы читали это, Адам? — передав бумагу адъютанту, спросил генерал-полковник.

— Да, эччеленца. Такие приказы развешаны почти на каждой улице.

— Значит, русским запрещено ходить по любой из здешних улиц?

— Вероятно.

Молчание.

— Спросите, чем он занимается в настоящее время.

— Живу, — ответил старик. — Живу. — И широко улыбнулся. — Вот живу, значит.

Шнапс и еда согрели его. Ему было хорошо. Поговорить с генералом можно… Почему бы и нет?

— Приболел, видно, товарищ генерал? — обратился он к Адаму и тут же поправился: — Прошу прощения, какой же он мне товарищ! — Старик посмеялся. — Я ему не товарищ, никак нет.

Узнав, что генералу нездоровится, старик соболезнующе покачал головой.

— Климат не тот для вашего брата. Слышал, у вас там таких зим в глаза не видывали. Лютые у нас зимы. А уж в степу, в студеный день, да при ветерке — боже упаси быть в такие дни в степу! Сразу в сосульку преобразуешься. Нам-то привычно. Твердые мы, очень твердые. Одним словом, живучие. Нас не согнешь. — Он поглядел на свои пальцы и добавил: — Не согнешь.

Адам переводил речь старика. Генерал-полковник слушал, склонив голову. Старик затянулся цигаркой и закашлялся. Табачного запаха генерал-полковник не ощутил.

— Спросите, что он курит.

Старик с готовностью снова вытянул засаленный кисет, вынул из него щепоть чего-то бурого, вовсе не похожего на табак.

— Это лопушок, с лета заготовленный. Ботва тыквенная и еще кое-что. Одним словом, сборная селянка. — Он подмигнул генерал-полковнику. — Если желаете, отведайте нашего военного табачку, господин генерал.

Паулюс пожелал отведать, но свернуть цигарку ему не удавалось. Старик ловкими движениями изуродованных пальцев свернул «козью ножку».

— Может, господин генерал брезгует, так что пусть сам послюнявит кончик.

Паулюс, видевший, как старик слюнявил конец цигарки, последовал его примеру, затянулся и сразу зашелся отчаянным кашлем.

— Вот то-то и оно! — поучительно проговорил старик. — Не для вашего это естества. Для такого табаку требуется русское естество, господин генерал. Не скажу, чтоб оно какое-то особенное, но все-таки… Так сказать, приучены к всеразличным обстоятельствам и еще не такое снесем, не дай бог тому стрястись. Мы тут лет двенадцать назад ставили тракторный завод. Что мы пережили в те времена в отношении трудностей — пересказать возможности нет. Однако пережили. Конечно, власть очень содействовала, чтобы все-таки люди жили по-человечески. Особенно молодежь была с энтузиазмом. Но мы тоже не отставали. Все утруждали себя до седьмого пота. Погодя обучились, да и техники поприбавилось. Одним словом, легче стало.

Адам вполголоса переводил. Генерал-полковник с лицом, ничего не выражавшим, слушал, не перебивая, старика.

— Тракторный завод наш, кабы вы его не разбили, стоял бы по сию пору. Простите за слово, вот теперь, как покончим с вами, опять придется тракторный ставить. И город, надо думать, воспроизведем сызнова. Ямки сровняем подчистую. — Старик задумался. — А может, кое-какие ямки оставим для показа поколению, — добавил он, глядя вдаль.

— О каких ямах он говорит, Адам?

— Обыкновенные, господин генерал, земляные, — заговорил старик, выслушав Адама. — Народ там захоронен. То есть те, кому, значит, не повезло после допросов. Много тут таких ямок, господин генерал, ох, много. Мужчины наши до последнего вздоха были вашими супротивниками, как, скажем, двое моих ребят. Хотели уйти к своим, а их поймали ваши — и, значит, в ямку, поскольку ребята добровольно объявили, что они коммунисты, хотя и не состояли до того в партийных рядах. И всяких других безвинных — женщин и детей, к примеру, — туда же отправляли, в ямки, ваше превосходительство.

— Как? — переспросил Адам.

— Виноват, употребил выражение из царской армии. Служил в пехоте, дрался с вами в четырнадцатом, генерала мы обыкновенно звали «ваше превосходительство».

— Что такое, Адам?

Адам объяснил.

— Хорошо, пусть говорит. Пусть говорит все, что хочет.

— Слушаюсь, эччеленца. Господин Скворцов, продолжайте.

— Да какой же я господин? — рассмеялся старик. — Сроду им не был. Господами у нас заводчики были, да и тех прогнали. Я Скворцов, товарищ Скворцов. Только не вам товарищ, как уже сказано. Другой статьи вы люди, вот почему. Да если б я узнал, что сын мой загнал безвинную женщину в бункер, руки ей назад заломил, груди вырезал и прочие надругательства совершил, я бы задушил его собственными руками. А деток? Деточек зачем губили? Для чего деточек-то умучивать? — Старик повысил голос и вдруг замолк. — Не пристрелит он меня за такие выражения?