Катастрофа

Там, в Германии, ждали их возвращения: ждали к сентябрю, ибо фюрер заверил немецкий народ, что к этому времени он разделается с большевиками, ждали к Рождеству, ждали к Новому году…

Дети сообщали своим отцам, глядевшим мертвыми глазами в сумрачное небо России, о школьных успехах. Они мечтали быть похожими на отцов, они стремились в армию фюрера, где «так весело живется, — писал какой-то Иоганн из Гамбурга, — и так красиво горят русские села…».

По вечерам ефрейтор предавался лирическим воспоминаниям. Попивая где-то добытое вором Вагнером дрянненькое, суррогатное пиво, закусывая объедками, обнаруженными в карманах тех, кто не успел доесть кусок хлеба или мерзлой конины, пыхтя сигаретой, полученной тем же путем, Грольман разглагольствовал на патриотические темы. Пораженец Кирш и дезертир Вейстерберг большей частью молчали, а вор Вагнер, как наиболее приближенный к особе Грольмана, иногда отваживался вставлять критические замечания.

Хайн — ефрейтор начал реже избивать его шомполом, догадавшись, что ординарец командующего может в будущем быть очень полезным ему, — не преступая пределов дисциплины, тоже оспаривал некоторые выводы ефрейтора. Например, Грольман очень любил распространяться о том, что историки этой войны непременно поставят Верден и город на Волге рядом.

— Как там отчаянно дрались французы в прошлую войну, так и здесь мы деремся подобно древним германцам.

— А не кажется ли вам, господин ефрейтор, — пропищал однажды вор Вагнер, — что сражение на Волге немного затянулось? С Францией мы управились за сорок четыре дня. Подсчитайте, сколько мы возимся с этим городом.

— Да, это несколько портит мне настроение, — согласился ефрейтор.

— А вам не портит настроение, господин ефрейтор, то, что мы, пожалуй, вообще не выскочим из этого города? — спросил Хайн.

— Фюрер нас не оставит! — сказал торжественно вор Вагнер. — Он поклялся выручить нас.

Дезертир и пораженец вздохнули одновременно. Ефрейтор бросил на них свирепый взгляд.

— Все дело в том, что мы были слишком снисходительны к русским, — заговорил он, обходя стороной щепетильный вопрос о клятвах фюрера. — Да, мы слишком мягко с ними обходились. Я, например, бил только тех русских пленных, на которых были более или менее толстые шинели. Кроме того, не стоило связываться с румынами. Я ненавижу их. Они почти сплошь нечисты на руку…

Вор Вагнер смущенно кашлянул. Ефрейтор дружески похлопал его по спине.

— Я далек от намеков, — любовно заметил он. — Ты, Вагнер, не вор. Ты добрый немец. Ты справедливый немец. Ты хотел, чтобы еда доставалась не только тем, кто устроился в теплых блиндажах. Правда, и еда им не впрок. У всех поносы от страха.

— Ха-ха! — разразился вор Вагнер.

— Ха-ха! — мрачно вторили пораженец и дезертир.

— Вранье, — вызывающе заговорил Хайн. — Мой шеф…

— Помолчал бы ты о своем шефе! Хоть я и очень уважаю нашего командующего, но ему-то что? Он не знает солдатских забот.

Все могильщики — кроме Хайна, конечно, — энергично замотали головами.

— И дома у него все в порядке. Семья живет припеваючи на генеральских харчах. А здесь у нас каждая сигарета на вес золота. — Ефрейтор выкурил сигарету до половины и передал ее своему любимцу. Вор Вагнер, сделав две-три затяжки, счел долгом передать окурок пораженцу, а тот, тоже затянувшись несколько раз, отдал остатки дезертиру. Хайну ничего не досталось.

— Я вообще ничего не понимаю, — вдруг заговорил заика Кирш, быть может, вдохновленный тремя затяжками табака. — Когда поразмыслишь об этой войне, скажешь себе, что она ведется кровью бедняков для наживы богачей. Не знаю, что принесет эта война лично мне, если я спасусь и уйду отсюда со шкурой без дырок…

— Ты бы получил жирный кусок земли. Жирную русскую землю, — нравоучительно заметил ефрейтор. — Кроме того, пожалуйста, заткни свое хайло и не пропагандируй пораженчество.

Вор Вагнер сладострастно зацокал языком.

— Да, было бы неплохо получить здесь гектаров сто земли. Когда мы копаем могилы, когда я вижу этот толстый слой чернозема, так и хочется взять плуг и пройтись по нему.

— Ты найдешь здесь для себя добрый кусок земли, — процедил долговязый Вейстерберг. — Все найдем!

Грохот артиллерии заставил их замолчать. Они прыгнули в свежую, еще не заполненную яму, долго лежали там, прижавшись к комьям глины. Снаряды рвались, вздымая облака мерзлой пыли. Наконец русским надоело стрелять, и все замолкло.

— Черт! — отплевывая землю, прохрипел ефрейтор. — От огня русских можно сойти с ума.

Они выбрались наверх, стряхнули землю с одежды, снова сели в кружок. Вечер был теплый, чуть веяло ветерком.

— Хайн, — отдышавшись, сказал ефрейтор. — Правда ли, будто вышел приказ расстреливать всех русских пленных?

— А что с ними делать? Кормить-то их нечем.

Помолчали. Вздохнув, ефрейтор сказал: