Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Одновременно распространялись «достоверные» сведения о революции в Германии вместе с призывом протянуть братскую руку восставшему германскому пролетариату. Революция в Берлине в марте 1917 года! Сколько простодушных людей восприняли эту новость добросовестно! Даже честные люди разъезжали по городу на автомобилях, распространяя объявления об этой мифической революции. Массы поверили этому слуху, потому что сердца многих тысяч уже пылали верой в то, что русская революция зажжет огонь братства в сердцах всех трудящихся мира и что по общему порыву рабочие и крестьяне всех воюющие страны положат конец братоубийственной войне.

Было бы большой ошибкой приписывать это пацифистское движение исключительно невежеству одних и предательству других. Ибо была искренняя вера в международную солидарность рабочих классов, весьма желанная, но не имевшая реальных оснований. Воображение русского социалиста, будь он рабочим или интеллигентом, создало собирательный образ «французско-британско-немецкого социалистического рабочего», которого не существовало нигде в трезвой, практичной, материалистической Европе. Этот воображаемый европейский пролетариат был просто идеализированным образом по подобию простого русского рабочего и интеллигента, т. е., голодного мечтателя, у которого нет на земле уголка, где он мог бы преклонить голову. Но на самом деле в распоряжении простого рабочего человека в Западной Европе много сытости и комфорта. Это может показаться парадоксальным, но это правда: русский пролетариат во сто раз меньше ненавидел бы и боролся с буржуазией и интеллигенцией у себя дома, если бы знал, что во всей Европе, во всей природе нет таких социалистов и такого социализма, как он и его вера. Но он этого не знал, и потому горел фанатичной верой в немедленное осуществление социалистического тысячелетия во всем мире, пока пламя его веры не уничтожило его и его несчастную страну. Все трагические явления, развернувшиеся в России после великой Революции, не были выражением первобытных сил варварства, как думают некоторые видные иностранцы и даже многие из представителей «культурных» классов России — за ними в действительности стоял комплекс гораздо более сложных материальных и духовных причин.

Утром 27 февраля Родзянко отправил вторую телеграмму Николаю II. В нем были следующие слова: «завтра может быть уже поздно». Это пророчество точно исполнилось. В ночь на 28 февраля стало совершенно ясно, что спасать династию уже поздно и что семья Романовых навсегда исчезла из русской истории.

К ночи 1 марта перед нами стояла только одна трагическая проблема: как спасти Россию от быстро распространяющегося распада и анархии. Перед лицом этой ситуации и задач, стоящих перед народом на фронте, необходимо было дать стране новое правительство. Оно не могло позволить себе проплыть без правительства и часа, а между тем уже три дня прошло без верховной власти, так как правительство князя Голицына и Протопопова к утру 26 февраля было парализовано. Дальше медлить было нельзя, ибо процесс распада шел с молниеносной скоростью, грозя уничтожить всю административную машину. При разрушенном административном аппарате ни одно правительство не смогло бы справиться с ситуацией. То, что произошло, действительно очень близко подошло к такому разрушению. Хотелось ускорить необходимые действия, заставить быстро принять решение. Задача требовала творческой работы, а не дискуссий. Он призывал к риску, а не к расчету. Было тягостное ощущение, что каждая минута промедления, нерешительности и ненужных расчетов — это невосполнимая потеря. Каждая минута в те дни стоила месяцев и лет обычного времени, и все же многие минуты были потрачены впустую. Вихрь захлестывал простой человеческий разум, и ход событий оставлял его позади на все увеличивающейся дистанции.

Однако к утру 1 марта основные черты нового правительства и его программы были уже намечены жирным шрифтом, и вслед за этим представители высших классов и буржуазии начали вести переговоры с демократией в лице Исполнительного комитета Совета. Я не могу дать отчет об этих переговорах, так как принимал в них мало участия. В тех редких случаях, когда я присутствовал, я сидел довольно пассивно и почти не слушал. Было спроектировано временное правительство, почти полностью состоящее из «буржуазных» министров, с двумя портфелями, зарезервированными за Советом. Временный комитет Думы предложил Чхеидзе министром труда, а меня министром юстиции. Эта довольно односторонняя установка была выдвинута из-за господствовавшей еще иллюзии, что на какое-то время думское большинство и вообще правящая верхушка сохранят власть и авторитет в стране.