Кацап

Заключённые, которые поблизости загружали тачки, приостановили работу и стали наблюдать, что же произойдёт дальше. Обычно мастера в такой ситуации произносили гневную тираду из матерных слов и шли дальше. Сейчас же мастер, похоже, вовсе не собирался ретироваться. Все ждали развязки.

Кацапов понял: уйти побеждённым в словесной перепалке ему никак нельзя. Его авторитет рухнет сразу, и восстановить будет уже невозможно. Он вспомнил, каким способом поддерживал дисциплину на золотом прииске Клешня. На какую-то секунду перед взором даже промелькнуло его свирепое лицо в момент избиения провинившегося старателя.

— Если ты, гнида, думаешь, что тебе всё позволено, то ты глубоко заблуждаешься, — Александр презрительно усмехнулся и сплюнул слюну сквозь зубы так, как это делают урки. — Ты не вор, а обычный фраер, и будешь пахать у меня наравне со всеми! Понял, сука?

Последнее слово было особенно оскорбительным для уголовника. Суками на зоне называют заключённых, сотрудничающих с руководством лагеря, и Грыжа, конечно же, не мог смириться с таким незаслуженным оскорблением. Тем более, в присутствии его лагерных соратников.

— Пургу не гони, начальник! — взвинтился он незамедлительно. — Не царапай поганым языком, что попало!

— А ты не изображай из себя бурого, если титула не имеешь, — спокойно произнёс Кацапов и улыбнулся. — В бараке пробуй устанавливать свои порядки, если тебе позволят, а на трассе я хозяин. Будешь трудиться, как они, — Александр кивнул в сторону заключённых, — и даже лучше.

— Круто берёшь, начальник, — губы уголовника расползлись в злой усмешке. — Смотри, как бы чего не произошло, здесь всякое может случиться.

— Ты, паскуда, будешь мне ещё угрожать?

— Да что ты, гражданин начальник. Я просто проявляю о тебе заботу. Не вся же братва научилась правильно валить лес. Иногда дерево падает совсем не туда, куда бы хотелось. И штабеля плохо связывают, бревна, порой, раскатываются совсем неожиданно. Отскочить не успеешь.

Кацапов спустился в траншею, подошёл вплотную к Грыже и сходу, сильным ударом в челюсть, сбил уголовника с ног. Тот, раскинув руки, распластался в коричневой жиже.

— Моя благодарность за твою заботу, — сказал он с издёвкой.

— Это тебе не пройдёт, гражданин начальник, — зловещим тоном выговорил Грыжа, поднимаясь на ноги. — Считай, баню с веничком ты себе уже заказал. Осталось наметить день помывки.

Второй удар снизу вновь опрокинул Грыжу на землю.

— И так будет каждый раз, пока ты, сволочь, не научишься вежливо разговаривать с мастером, — повысив голос, пробасил Александр. На щеках у него несколько раз проявились и быстро исчезли желваки. — А сейчас выползай из грязи и приступай к работе. Понял?

Грыжа встал, потрогал рукой нижнюю челюсть, сплюнул кровавую слюну. В глазах у него, как у загнанного зверя, трепетали огни ярости. Он понимал, что ответить ударом у него не получится. Не потому, что за драку придётся отсидеть пару недель в ШИЗО, находиться в котором, несомненно, намного хуже, чем работать на трассе под проливным дождём с ветром. Просто Кацапов был намного сильнее его, выше ростом и, по всей вероятности, умел хорошо драться. Точного и чувствительного удара ему не нанести. Тогда мастер озвереет и затопчет его в луже. Грыжа стоял и молчал.

— Я не слышу ответа! — грозно сказал Кацапов.

— Понял я, гражданин начальник, — глухо прорычал уголовник.

— Вот так-то будет лучше. Если узнаю, что ты ослушался — пеняй на себя. Переведу на индивидуальную выработку. Будете втроём выдавать мне по пятнадцать кубов за смену. По пять кубов на брата. Всё. Взяли инструмент в руки и за работу. Живо!

Александр выбрался из траншеи и, не оглядываясь, пошагал дальше. Он был доволен своим поступком.

Прошло несколько дней. По словам Ярошенко, уголовники трудились на протяжении всей смены. Правда, без особого усердия, но у костра подолгу не засиживались.

— И, всё-таки, будь осторожнее, Александр Степанович, — предупредил бригадир. — Урки не простят тебе унижения. Мастер, который был до тебя, пытался их вразумить и заставить работать.

— И что? Не получилось?

— Испугался расправы и спешно уволился.

— Струсил, значит, — медленно проговорил Кацапов, глядя куда-то в сторону. — А кулаком в бандитскую морду он не пробовал тыкать?

— Что ты, куда ему! Филипп Нестерович — человек маленького роста, хрупкий. Заключённые звали его по-разному. Блатные — Маломерком, а политические — Филиппком, — с теплотой отозвался Ярошенко о прежнем мастере.

— Понятно. Вот что я тебе скажу, бригадир. Эта кодла, что вошь тифозная, привыкла сосать кровь и заражать окружающих. Её нужно прижимать к ногтю и давить на месте. Одними словами тут не обойтись, даже если беспрерывно крыть их матом. Тут нужна грубая физическая сила, чтобы они жили в постоянном страхе, — горячо и убеждённо сказал Александр. — Волк не присмиреет, пока не окажется под рогатиной.

— Я с тобой полностью согласен, — одобрительно отозвался Марк. — Только поверь: не один из политических на такую меру не осмелится.

— Почему?

— Прошлой зимой попытались проучить урок…

— И что?