Катулл

Он шел, спотыкаясь, по опустевшим улицам, гонимый изощренной пыткой, придуманной для него судьбой. Он обходил редких прохожих, прижимаясь к стенам домов, ускользал от света факелов и вопросов ночной стражи, шарахался от шепота невидимых в темноте женщин и продолжал идти через опасный, призрачный Рим.

Сам не зная каким чудом, он отыскал в пригородном поселке за Тибром убогую хижину Агамеды.

Ни один злобный разбойник не настиг его в путанице римских улиц, не удушил, не зарезал, не отобрал кошелек и дорогую накидку. Ни один пьяный верзила не оскорбил его и не ударил. Он мог бы стать добычей изуверов из тайной восточной секты и истечь кровью в каком-нибудь подвале перед их смрадным алтарем или попасть в гнусный притон одетых в женские платья распутных скопцов — безбородых жрецов Кибелы… Наконец, его могли загрызть бродячие собаки, или он сломал бы ногу, упал с моста и утонул в Тибре…

Судьба хранила его на этот раз, и он добрался благополучно.

Катулл стукнул в ветхую дверцу. Она отворилась, будто его здесь ждали, и костлявая рука Агамеды поднесла светильник к его лицу.

— Входи, — сказала Агамеда, нисколько не удивившись.

— Где женщина, которая напомнила мне… ту, которую я люблю?

— Ее можно будет найти завтра.

Катулл бросил на пол глухо звякнувший кошелек.

— Она нужна мне сейчас… — прохрипел он.

— Климена, отсчитай пять сестерциев, а остальное верни, — сказала Агамеда сестре. — Отведи его к Канидии. Скажи, что я приказала.

Катулл долго ждал в темноте. За перегородкой шептались. Потом Катулл увидел высокую тень удалявшегося мужчины. Климена зажгла плошку с маслом и захихикала:

— Вот наша Канидия… Желаю приятно провести время, мой дорогой… Да поддержит тебя Приап…

Катулл нетерпеливо топнул, старуха исчезла. Катулл сел на скамью и поднял глаза — перед ним в полутьме стояла… Клодия. Лицо почти не было различимо, но фигура в длинной белой тунике и золотистые волосы, небрежно заколотые на затылке и падавшие на плечи длинными прядями, несомненно, принадлежали прекрасной патрицианке. И все-таки перед ним стояла всего лишь проститутка Канидия.

— Ты дашь мне десять… нет, пятнадцать сестерциев? — спросила она.

Катулл привлек ее к себе и жадно гладил покатые плечи и стройную шею. Он боялся посмотреть ей в лицо.

— Погаси огонь… — сказал он.

Канидия дунула на светильник и привычным движением сбросила тунику. Потом она опустилась на колени и прижалась к нему. Пышные волосы, которые она распустила, тряхнув головой, накрыли его легким плащом, он ощутил упругость ее тела.

— Не томись…. — шептала Канидия. — Я полюблю тебя от души, я ведь добрая…

Катулл плакал от унижения, проклиная себя за то, что таким способом решил рассеять свою тоску. Ему претила продажная нежность Канидии, играющей для него роль возлюбленной; он чувствовал, как он жалок даже в глазах этой все повидавшей, немолодой проститутки. Он хотел встать, но Канидия его удержала.

— Останься, куда ты денешься ночью? — сказала она, целуя его в мокрую щеку. — Плюнь на все, дружок… Забудь свою злую гордячку… Я думаю, ты хороший человек, вот тебе и не повезло…

Когда заголубел рассвет в щелках каморки, она спросила его:

— Не спишь? — и похвалила: — Ты ретивый жеребчик. Чего еще нужно твоей милой, уж не знаю.

Катулл без отвращения глядел на ее плоское, рябое лицо. В ее хрипловатом голосе и мягких движениях было что-то неуловимо напоминающее Клодию, кроме явного сходства фигуры и роскошных волос.

— Ты любишь стихи? — неожиданно спросил Катулл.

Канидия лукаво посмотрела на него круглыми глазами: видимо, мужчины, которых она знала, никогда не задавали ей таких вопросов.

— Конечно, люблю. — Канидия засмеялась. — А ты думаешь, я только на одно и способна? Нет, дружок, я и в стихах малость разбираюсь. Но больше всего мне нравится, когда их поют. Мой отец этруск из Арреция. Этруски — народ музыкальный, у нас часто поют и играют на разных инструментах.

Наклонившись к Катуллу, Канидия вполголоса пропела песенку о моряке, уплывшем на крутобоком корабле в далекие страны, и о верной его подружке, которая ждет не дождется возвращения бравого парня. Катулл слушал с удовольствием… Отбросив последние сомнения, Канидия стала считать его славным и непритязательным малым.

— Еще мне запомнилась любовная песня о воробышке… Ты не знаешь ее?

Катулл насторожился и покачал головой.

— Клянусь Венерой Мурсийской, моей покровительницей, я никогда не слышала приятнее слов, чем в этой песенке, — продолжала Канидия. — Ее пел один юноша, который ходил ко мне в прошлом году. Милый юноша, я даже его запомнила. — Она произнесла последние слова с гордостью и посмотрела, какое впечатление они произвели на Катулла. Он поднял брови и поощрительно улыбнулся.

— Вот послушай, — сказала Канидия и запела известную песенку на слова Катулла: