Катынский лабиринт

Обратим внимание на уже знакомые нам фамилии: Татаренко,[45] Кораблев, Безмозгий, Коптев, Горячко. Что касается красноармейцев Павленко, Гаврилова, Прокофьева, Захарова и Дуброва, то это люди из состава групп, убывших в Козельск вслед за комбатом 18 и 19 марта. Упоминаемый в приказе полковник Степанов — начальник 1-го отделения 1-го отдела штаба конвойных войск НКВД СССР. По мнению Лебедевой, это тот самый описанный Свяневичем «высокий, черноволосый полковник НКВД с большим мясистым лицом», руководивший разгрузкой лагеря по отъезде Зарубина. С этим можно было бы согласиться, имей мы на руках портрет Степанова. Замечу лишь следующее. Поляки, как я уже писал, слабо ориентировались в специальных званиях ГБ; звания «полковник НКВД» не существовало, а полковничьи петлицы соответствовали званию «капитан ГБ». Так что это мог быть, например, Куприянов — начальник Смоленского УНКВД или же полковник, но не Степанов, а Межов.

О том, что происходило на станции Гнездово близ Смоленска, рассказывает в своих воспоминаниях профессор Свяневич, вывезенный из лагеря с этапом 29 апреля. На рассвете 30 апреля состав из шести столыпинских вагонов достиг Смоленска и после краткой остановки тронулся дальше. «Проехав несколько десятков километров, поезд остановился. Снаружи стали доноситься звуки команд, шум движения многих людей, звуки автомобильных моторов». Примерно через полчаса в вагоне появился «полковник НКВД» и приказал Свяневичу следовать за ним.

«Выйдя из вагона, я почувствовал острые запахи весны с полей и перелесков, где местами лежал снег. Было чудное утро, высоко в небе заливался жаворонок. Чуть в стороне от нашей стоянки была станция, но я не увидел на ней ни души. Локомотив наш уже отцепили, и он уехал. С другой стороны состава доносились какие-то звуки, но что там происходит, я не видел. Полковник спросил меня, не хочу ли я попить чайку…»

Заперев Свяневича в купе одного из уже освободившихся вагонов, «полковник» приказал красноармейцу приглядеть за пленным и принести ему кипятку, сам же удалился. Свяневич забрался на верхнюю полку и стал наблюдать за происходящим через вентиляционную щель. (Вагонзак, или «Столыпин», детально описан Солженицыным в «Архипелаге». К этой книге я и отсылаю читателя.) Он увидел, что площадка рядом с поездом оцеплена красноармейцами в форме НКВД.[46] С интервалом в полчаса к составу подъезжал автобус с замазанными белой краской окнами. Он подавался к вагону таким образом, что пленные переходили в него, не ступая на землю. В центре площадки стоял «полковник НКВД», чуть в стороне, рядом с «черным вороном», — «капитан НКВД», оказавшийся впоследствии начальником внутренней тюрьмы Смоленского УНКВД. Вскоре за Свяневичем пришли, и он в сопровождении «капитана» отправился в тюрьму, а оттуда 5 мая на Лубянку. (Здесь все та же путаница в званиях: начальником, вернее, командиром внутренней тюрьмы был лейтенант ГБ Стельмах, носивший в петлицах одну шпалу — столько же, сколько армейский капитан.)

Некоторые мемуаристы упоминают надписи на стенах тюремных вагонов, оставленные узниками Козельска. Одну из них, нацарапанную карандашом или спичкой, видел уже знакомый нам Владислав Фуртек, покинувший лагерь 26 апреля. Она гласила: «На второй станции за Смоленском выходим грузимся в машины» — и число, вторую цифру которого он не разобрал: не то 12, не то 17 апреля. Другую обнаружил в своем вагонзаке виленский адвокат Р-ч, этапируемый 27 июня 1940 года из Молодечно в Полоцк. На сей раз текст был написан химическим карандашом: «Нас выгружают под Смоленском в машины». Естественно, обе надписи были сделаны по-польски.

Признаюсь, рассказы эти казались мне не слишком надежными — как говорится, к делу не пришьешь, — и я колебался, стоит ли приводить их в книге. Но тут вдруг обнаружился архивный документ, не только подтвердивший наличие надписей, но и объяснивший их происхождение. В политдонесении Меркулову читаем:

«Установлено, что высшие чины бывшей польской армии, находившиеся в лаюре, давали указания офицерам, отправляющимся в первых партиях, делать в вагонах надписи с указанием конечных станций, чтобы последующие могли знать, куда их везут.

7 апреля при возврате первых вагонов была обнаружена надпись на польском языке «Вторая партия — Смоленск, 6/IV 1940 года».