Катынский лабиринт

Для федотовского управления наибольший интерес представляли, конечно, бывшие разведчики. (Приведу, кстати, свидетельство, опубликованное М. М. Фрейденбергом: будто бы в начале 1940 года в Осташковском лагере отбирали специалистов по радноделу.) Эти люди впоследствии могли быть эффективно использованы контрразведкой в качестве опознавателей или участников радиоигры. Обратим, кроме того, внимание, что в списке зарубежных белоэмигрантских организаций фигурирует ОУН — предмет особой заботы Л. Ф. Райхмана. Бесспорно, могла принести свои плоды и работа в НКВД провокаторов царской охранки, но вот ума не приложу: зачем понадобились Берии бывшие тюремщики? Разве что для обмена опытом…

Если Федотов. Райхман и Жуков и не участвовали в принципиальном решении участи поляков, то уж право влиять на отдельные судьбы безусловно имели. Однако никто из бывших чинов НКВД не осведомлен в этом вопросе лучше Петра Карповича Сопруненко, бывшего начальника Управления НКВД по делам о военнопленных, в 1940 году — капитана ГБ («Знак Почета» по Указу от апреля 1940 г.). Совсем уже было сговорился я с Петром Карповичем о встрече — назначил он мне ее в райвоенкомате, — да гут грянула статья Лебедевой в «Московских новостях». Слег только что перенесший тяжелую онкологическую операцию Сопруненко, о чем мне и сообщили сначала в военкомате, а потом подтвердила по телефону его дочь.

А вспомнить ему есть что. Подпись Сопруненко стоит под великим множеством архивных документов, имеющих касательство к судьбе польских военнопленных. Справедливости ради следует отметить, что есть среди них и тексты, благоприятно отражающие деятельность Петра Карповича. Например, возглавляемое им управление предложило руководству распустить по домам гражданских лиц, рядовых полицейских и пограничников, «а также офицеров запаса из числа трудовой интеллигенции», живших в Восточной Польше. Однако наверху эта инициатива понимания не встретила. Тогда появился новый документ от 20.2.1940, принадлежащий перу Сопруненко и комиссара управления Нехорошева:

«Совершенно секретно

Народному комиссару

внутренних дел

Союза ССР

комиссару

Государственной

безопасности 1-го ранга

товарищу Берия Л. П.

В целях разгрузки Старобельского и Коэельского лагерей прошу Вашего распоряжения на проведение следующих мероприятий:

1. Всех тяжелобольных, полных инвалидов, туберкулезников. стариков от 60 лет и выше из числа офицерского состава, которых насчитывается около 300 человек, отпустить по домам.

2. (Лиц) из числа офицеров запаса — жителей западных областей УССР и БССР — агрономов, врачей, инженеров и техников, учителей, на которых нет компрометирующих материалов, отпустить по домам.

По предварительным данным, из этой категории может быть отпущено 400–500 человек».

Гуманно, не правда ли? Хотя и непонятно, откуда в польской армии столько полных инвалидов и туберкулезников. Но вот пункт очень и очень неприятный, чтобы не сказать хуже:

«3. На офицеров КОПа («Корпус охраны погранична»), судейско-прокурорских работников, помещиков, актив партий ПОВ и «Стрелец», офицеров 2-го отдела бывшего Польского Главштаба, офицеров информации (около 400 человек) прошу Вашего разрешения оформить дела для рассмотрения на Особом совещании при НКВД».[106]

Так и поступили. (Напомню, что Указом ПВС от 16.1.1989, утвержденным Верховным Советом СССР 31.7.1989, все граждане, репрессированные постановлениями внесудебных органов, за исключением изменников и карателей, реабилитированы, а сами эти органы признаны антиконституционными.) Когда в Козельский лагерь прибыли польские военнопленные, интернированные в Литве и Латвии, Сопруненко уже знал, что делать, — предложил «оформить» их для рассмотрения на ОСО. Но и тут не угадал: Лаврентий Павлович, на которого было возложено строительство новых военных аэродромов, для чего в структуре НКВД был образован специальный главк,[107] решил перебросить их на Строительство № 106 (о нем я уже писал) — в Поной, или, что то же самое, за Кандалакшу, куда, как мы помним, конвоировал пленных А. А. Лукин, но только это было не в апреле, а уже в мае 1940 года.

Молчит Петр Карпович, предпочитает не вступать в полемику. Как тут не отдашь должное Л. Ф. Райхману, вопреки обыкновению своих коллег решившемуся на публичный спор! Кое-какая информация от Сопруненко, впрочем, просочилась в печать — правда, не в нашу.