Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

В большинстве стран возродились автократические структуры и механизмы, ориентация на сильную, неконтролируемую власть. Хотя регион «не созрел» для тоталитаризма в его «классической» нацистско-фашистской версии, рост реакционности военно-авторитарных режимов, кризис парламентаризма, элементы фашизации общественной жизни толкали правителей этих государств к сотрудничеству с державами «оси». Одни страны потворствовали гитлеризму в деле подготовки новой мировой войны, способствуя укреплению его военного потенциала за счет своих ресурсов. Другим была отведена роль жертв.

Таким образом, странам Центральной и Юго-Восточной Европы вновь была уготована участь разменной монеты в игре великих держав.

Такова была и судьба Польши, наиболее крупной из стран региона «лимитрофов», которая в межвоенный период преимущественно старалась соблюдать «равную удаленность» от мощных соседей — СССР и Германии. Польские правящие круги обосновывали эту политику балансирования «теорией двух врагов».

Канун Второй мировой войны, выход международных отношений в плоскость вооруженных конфликтов, явные или скрытые роли различных стран в их развязывании, ответственность за последствия далеко не всегда оптимальной, с точки зрения отстаивания безопасности, политики — до настоящего времени во многом тщательно скрываемые темы. В советской историографии для этой проблематики была типична фрагментаризация изображения исторического процесса. Взаимосвязь многих драматических событий и явлений была глубоко укрыта от глаз современников. Например, советско-германские договоренности (а на деле сговор за счет третьих стран) рассматривались вне связи, в частности, с судьбами Польши. Ее история имела в советской печати чисто идеологическую трактовку, выражающуюся в клише «белопанской Польши». Очередной, четвертый, раздел страны подкреплялся рассуждениями о преступной «польской военщине» и не был увязан с трагической гибелью многих тысяч польских военнопленных. Взаимообусловленность этих компонентов событий 1939—1940 гг. практически изначально не получила заслуженного места в исторической памяти наших соотечественников.

Господствующим направлением в изучении внешней политики Советского Союза была апологетика сталинских внешнеполитических установок. С одной стороны, преобладала предельная персонификация внешнеполитического курса («сталинской внешней политики», директивного характера понимания Сталиным национальных интересов, путей их обеспечения, методов достижения целей). С другой стороны, отождествлявшаяся со сталинской международная политика СССР деперсонифицировалась, что не позволяло дифференцировать усилия советской дипломатии по созданию коллективной безопасности и монтированию антигитлеровской коалиции, с привлечением стран Центральной и Юго-Восточной Европы, — и сталинские подковерные усилия, с отходом от этой линии, наладить отношения с руководством гитлеровской Германии, разделить ряд малых стран и стравить страны Запада.

Следствием догматизации ряда явлений в советской историографии было то, что в политизированных и идеологизированных работах советских историков периода «холодной войны» сталинская внешняя политика изображалась как вершина миролюбия, как сугубо оборонительная, неуклонно защищающая страну от агрессивных наскоков и намерений сил враждебного «капиталистического окружения».

Собственно, символом этого окружения с 20-х годов в советской пропаганде считалась, наряду с Румынией, непосредственная соседка — Польша. Важное свидетельство восприятия ее в подобных категориях оставил в записях бесед с маршалом А.М. Василевским, занимавшим пост начальника Генерального штаба, Константин Симонов. Вот рассказ Василевского: «Мы были предвоенным поколением, мы знали, что нам предстоит война. Сначала она рисовалась как война вообще с капиталистическим миром — в какой форме, в форме какой коалиции, трудно было предсказать: нам угрожали уже непосредственные соседи — Польша, Румыния, Малая Антанта, — это было до прихода Гитлера к власти, а на Дальнем Востоке — Япония. [...] В тот период отношения наши с Германией были весьма тесными... После прихода Гитлера к власти отношения с Германией резко изменились. В связи с этим стали пересматриваться и оперативные планы. Раньше, по прежнему оперативному плану, как основной наш противник на западе рассматривалась Польша; теперь, по новому оперативному плану, как основной противник рассматривалась гитлеровская Германия». Свои размышления об этом периоде маршал Василевский завершает, высказывая недоумение: «Враждебной нам продолжала оставаться и Польша, хотя было непонятно, как она может оказаться на стороне Германии, и тем не менее она осталась враждебной нам вопреки логике»^{3}. В сталинской трактовке немаловажную роль играла забота о прочности мифологем, опиравшихся на закостеневшие представления прошлого и приносивших ему пользу для решения текущих задач.