Каумов (СИ)

- Ты пойми, Сашка, маски - вещь замечательная и, если ловко ими владеть, много дорог в этом мире перед тобою откроются. Но окутать себя дурманом образа - то же искусство, а ты, видимо, считаешь, что достаточно просто на день сменить модель поведения, и все: ты поразил всех своим шармом. Нет! У тебя ничего не выйдет, ты же знаешь, не такой ты человек. Сам по себе ты лучше, а твои смешные попытки надеть какую-то яркую, пеструю маску скрывают это твое нечто первоначальное, что-то, наверное, и впрямь очень хорошее. Пожалуйста, ну, хватит дергаться и метаться, это не возымеет результата. Если продолжишь, то станешь тогда, скорее всего, просто бессвязным набором недоделанных масок и брошенных образов, не более, и все от тебя отвернуться. Маски ведь только затем нужны, чтобы плохое скрывать, а ты с их помощью, наоборот, все слишком напоказ выставляешь, - в упоении закончил Антон.

"Что же тогда твой образ не скрывает твоей гадкой личины?", -подумал, но не осмелился произнести вслух Каумов. Он угрюмо молчал, одевая джинсы и рывком перекидывая вокруг своей тоненькой, жилистой шеи темно-зеленый шарф. Его вновь незаметно, внезапно для него самого вывели из равновесия, и какие-то острые частицы завертелись в голове и под диафрагмой. Хотелось куда-то себя применить, но всюду, в каждом порыве и стремлении встречал он тихое отторжение, и замирал, охваченный одиночеством в неприятной, холодной клетке беспокойства. Весь воздух за этой решеткой был настолько пропитан убийственной скукой, что для того, чтобы присесть, подумать, оценить, нужно было усилие, а в слабости воздух позволял лишь отчаянно, не жалея себя, биться крепким черепом о железные прутья. Несмотря на омерзительность внутри этой клетки, несмотря на явные бреши, сквозь которые легко можно было вылезти в лапы умиротворения или потоки определенных грез и желаний, Каумов оставался здесь, бездействуя и до самого нутра дрожа тревогой, мраком, и все никак не хотел он поднять взгляда, чтобы наконец увидеть, что вокруг - свобода, эфир обычного, приятного существования. Александр сам запирал все входы и выходы и в тесноте страдал от медленно-медленно разъедающих электрических покалываний. Теперь он в клетке, не рвется наружу, сидит одичалым зверем и смотрит на то, что ненавидит.

Чебестов - успешный, земной, счастливый, недостижимый выходит во двор, уверенно, словно все у него подчинении, озирается по сторонам и спокойно, гордо закуривает, едва ли задумываясь о том, какой он вирус сейчас для своего раболепного Каумова. Наверное, единственное, что их по-настоящему объединяло - то, что они совсем не умели чувствовать людей - они были лишены той избирательной интуиции, которая позволяет окружать себя верными, честными и сразу видеть трагедии и комедии всех прочих. Правда, Сашка все же признавал свое бессилие, а Антон был бесповоротно убежден, что природа одарила его разборчивостью и всеведением. Они стояли рядом, любуясь спящей окраиной, мерзли и молча курили. Им вновь стало скучно друг с другом.

- Ну, пока, - протянул руку, выдыхая остатки сизого дыма, Чебестов.

- Пока, - твердо произнес голос Каумова; "Наконец-то!", - в туманном торжестве промычал разум.

Антон уж скрылся из виду, а Александр все не находил себе места, безобидным медвежонком переминаясь с ноги на ногу. Отыскав скамейку, он присел и машинально закурил следующую сигаретку, тупорыло и лениво пронзая взглядом блеклую, бледно-желтую травинку, но, вероятно, зрачки его уже были готовы в один момент вслепую рассыпаться и без разбора разбежаться ко всем точкам пространства.

II

Дома однообразно чередовались, как в калейдоскопе из одинаковых стеклышек. Где-то ревел мотор погибающего автомобиля, под ногами вертелся рыжий, озябший кот, рядом из окна высунулась полуобнаженная девушка, но все это проносилось скрытно, неощутимо - улица была пустынной, как гробница, и голые деревья, и последние опадающие листья, монотонно летящие к грязной почве, и издыхание мотора: все пахло тусклой статикой. Откуда ж тогда такое раздражение? Каумов мечтал как будто вывернуться из себя, вытряхнуть все мешающие потроха и вернуться к обыденному, бледно-розовому состоянию. По привычке, чтобы не усугублять положение, он достал наушники, и стал слушать музыку. Он не выделял для себя каких-то исполнителей, каких-то жанров, а просто фоном для серой жизни устанавливал разносортные, но, по сути, никчемные песенки с теряющимся в метафорах смыслом.