Казанова

В Константинополь никто в скором времени плыть не намеревался, и потому он решил отправиться через Корфу. Гримани представили своего отныне ставшего младшим офицером воспитанника знатным венецианцам, которые отправлялись на Корфу одним с ним судном: сенатору Пьетро Вендрами, кавалеру Венье и Антонио Дольфину, недавно назначенному послом в Константинополе.

Все трое были очень влиятельными, а Дольфин, кроме того, был еще и богат. Казанова отплыл на борту двадцатичетырехпушечного корабля с «гарнизоном из двухсот славян» 4 мая 1744 года, проведя последнюю ночь вместе с Мартой и Нанеттой.

Корабль зашел в Орсару, где Казанова бывал и прежде, как нищий аббат. Он полагал, что его не узнают, раз он одет в роскошную форму венецианского офицера, но местный парикмахер и лекарь запомнил его неожиданно хорошо и по необычной причине: «Вы передали определенный знак любви [гонорею] экономке дона Джераламо, которая подарила ее своему другу, поделившемуся им со своей женой. Она передала его распутнику, который распространял “подарок” столь эффективно, что менее чем через месяц я получил пятьдесят пациентов, которых я вылечил за надлежащую плату. Могу ли я надеяться, — продолжил лекарь, — что вы останетесь здесь на несколько дней, чтобы болезнь возобновилась?»

Общение на борту корабля было тесным, Казанова отменно столовался вместе с обширной свитой Антонио Дольфина, а дворяне скоро заделались азартными игроками, и в результате Казанова заболел новой пагубной страстью, последствия которой уже были вне компетенции парикмахеров-лекарей. Он проиграл драгоценности, которые купил или получил от Гримани в качестве страховки в путешествии, а также большую часть своих денег, в фару и бассет. «Единственное, что я получал, — писал он, — так это глупое удовлетворение, слыша, как меня называют “прекрасным игроком” каждый раз, когда я терял самую важную карту».

Примерно в середине мая 1745 года, в соответствии с хронологией Казановы, они прибыли на Корфу, где он пересел на «Европу» — один из крупнейших военных кораблей Венеции и лучший вид транспорта для переправы в Константинополь через Босфор.

«Вид города с расстояния в лье чудесный, — пишет Казанова. — Нигде в мире нет такого красивого зрелища». Стояла середина июля, было душно, и Казанова со свитой посла Дольфина остановился в венецианском посольстве в Пере, прежде чем переехать в летнюю резиденцию неподалеку от деревушки Буюкдере, в районе Стамбула.

Точная хронология этого периода вызывает вопросы, но есть основания полагать, что он датируется 1745 годом. Так или иначе, рекомендательное письмо от кардинала Аквавивы было переслано бывшему графу Бонневалю, обратившемуся в то время в ислам и принявшему имя Ахмед-паша Караманский, и Казанова — всего лишь два дня спустя после своего прибытия в Константинополь — получил от графа приглашение на аудиенцию.

Константинополь тогда был «бесспорно крупнейшим городом Европы», как писал французский дипломат в 1718 году. Хотя численность его жителей была меньше, чем жителей Парижа и, вскоре, Лондона, но он простирался в нескольких направлениях на тридцать пять миль и поэтому обычно считался самой густонаселенной метрополией в мире. Он оглушал впервые прибывающих туда людей, «его условия [были] самым приятными и удобными во Вселенной»; город был усеян мечетями и минаретами и имел множество садов, расположенных вдоль кромки воды. «Треугольник» старой части города упирался одним концом в Дворец Топкапы, который европейцы с благоговением и удивлением называли «сераль» — золоченая крыша здания будто огнем горела над текущими мимо нее водами. Для венецианца, каким был Казанова, Константинополь, однако, выглядел в некотором отношении знакомым, павшей имперской столицей, построенной на воде, владычицей морей, с выросшим в глубокой изоляции жестко сегрегированным обществом, но только в отличие от Венеции эта столица была в одеждах Востока и казалась особенно яркой молодому еще человеку, совершающему свое первое большое путешествие за рубеж. Кроме того, о Константинополе путешественники рассказывали множество фантастических историй, да и Казанова писал собственные восточные сказки, во многом подражая стилю позднее прочитанных им книг — «Персидским письмам» Монтескье, «Нескромным сокровищам» Дидро и популярному переводу Галланда «Тысячи и одной ночи», получившему особенно широкое распространение во Франции.