Казенный дом

Настает утро, я переворачиваюсь на бок, надеясь еще подремать. Но входит медсестра. Здесь с нами не церемонятся, медсестра появляется с шумом, я бы даже сказала, с грохотом. Она катит перед собой каталку со шприцами и склянками. Я разлепляю глаза и слежу, как она, громыхая, движется по проходу. Все на ней гремит и скрипит, как заржавленные доспехи. Эта медсестра воительница. Ей лучше сразу подчиниться – беспрекословно, как судьбе. Я сажусь на кровати, свешиваю ноги, покорно задрав рубаху. Игла входит в складку на теле, которую медсестра собирает ледяными пальцами. Я безоружна, слепа и нема. Мои карты спрятаны под подушкой, они молчат.

Я зажмуриваюсь, пока лекарство растекается по венам, притупляя боль. Вот так всю жизнь: с бритвы на иголку, с капельницы на шприц, а где душа успокоится? В казенном доме.

Держась за стену, я бреду на завтрак. Здесь все против меня – стены, окна, углы. Все норовят сбить с ног. Я в любом доме чужая, ничего удивительного, участь всех приживалок. И тюремная больничка ополчилась на меня, хотя могла пожалеть, хоть бы каплю сочувствия проявила. Нет, сегодня до столовой мне не дойти. Возвращаюсь и падаю на койку. На меня надвигается крышкой гроба потолок, я задыхаюсь на подушках, в недрах которых спрятана колода – моя горошина, мое секретное оружие. Придет время, и я начну им размахивать, но не сейчас, пока я гожусь только на то, чтобы дышать со свистом, закрыв глаза.

Сюда, в тюремную больничку, я попала, потому что убила человека. Почему убила? Должно быть, карты науськали, они ведь иногда такое мне шепчут по ночам, когда сон не идет! Я нарочно подкладываю много подушек, чтобы заглушить их змеиное шипение, но оно просачивается, как зловоние, заставляя меня вертеться, а каждое движение отзывается болью.

У него было все, чего лишили меня – и родной дом, и семья. Единственное, чего у него не было, это воображения. Он бы расхохотался, предложи ему такой обмен, а ведь сгубило его отсутствие фантазии, ничего больше. Будь у него чуть больше воображения, он бы успел спастись. Потому что я не скрывала желание убить его. Я не говорила об этом прямо, но это желание было написано у меня на лбу. И если бы он на мгновение задержал на мне взгляд, то спас бы себе жизнь. Но беда в том, что он на меня не смотрел.

Мне подвернулось оружие – нож. Зарезать человека нетрудно. Думаете, женщина не справится? Уверяю вас, еще как справится, даже такая немощная, как я. Главное – не сомневаться. Надо ударить – сильно и резко, отметая любые страхи. Так медсестра делает укол, вот сейчас, например, ой. У нее бесстрастное лицо, отрешенный взгляд, она, сощурившись, смотрит на шприц, щелкнув по нему пальцами, а потом, не глядя на меня, наносит удар, и готово дело, игла впивается мне в бедро.

Вот еще правило – не смотрите на жертву. Только на нож. Стоит перевести взгляд на что-то другое, и вы дадите слабину. Помните, я рассказывала, как тетка резала колоду? Они визжали от боли, мои карты. Я чуть не бросилась им на выручку. Поэтому отключите слух, если можете. У вас должно заложить уши, как при подъеме на большую высоту. И тогда все получится. Не вижу, не слышу, не чувствую. Вы наносите удар. Первый – он же последний. Смертельный.

Тем более он заслуживал смерти. Грязный извращенец однажды чуть не придушил меня веревкой, я ее сохранила на память, только не знаю, на какую. А его интерес к темным силам! Желание заглянуть в тайны судьбы! Во всем-то он видел игру, но погоди, судьба тебе не котенок. А я тем более.

В общежитии ему сказали, знаешь, у нас тут одна девочка гадает.

– Красивая? – спросил он, подняв бровки, он тогда пытался отрастить мужественные брови, даже подкрашивал их, и они темными полосками выделялись на фарфоровом личике пупса.

– Не очень, – честно ответили ему, – зато гадает хорошо, всю правду скажет.

Вот он и пришел ко мне. За правдой, трижды ха-ха. Кто приходит к гадалке за правдой? Я первая рассмеюсь вам в лицо. К нам приходят только за одним – утешением. Иногда оно прикрыто любопытством или даже бравадой. Многие, особенно мужчины, хорохорятся и балагурят, пока я не выложу карты на стол, как дымящиеся стволы, из которых только что стреляли. Посмотрите мне в глаза, а я скажу, куда угодила пуля.

Войдя в комнату, он без спроса сел на мою койку, и мне пришлось пересесть на табурет. Мы оба отразились в зеркале у двери – розовощекий, отмытый до скрипа пупс и я – растрепанная, словно не додуманная до конца. Меня словно начали рисовать, а потом передумали и бросили, оставив брови вразлет, ноздри арабского скакуна, тонкий нос с горбинкой, а тело – ну простите, надоело, ручки – ножки – огуречик. Получилась человечек, то есть я.