Каждому свое

– Он может не молиться, но церемония благодарственного молебна обязательна для всего генералитета. Мог бы прийти сюда хотя бы ради того, чтобы обуздать тщеславие своих бешеных креолок. Они расселись с таким важным видом, будто я устроил эту мессу специально ради них…

Талейран тем временем шушукался с Уитвортом, который спрашивал у него, когда же Франция покинет Италию.

– Франция, – заявил Талейран, – не выведет войска из Неаполя, пока Англия не уберет свой флот с Мальты.

– Англия, – парировал Уитворт, – оставит корабли в Ла-Валлетте, пока Франция остается в Неаполе…

Как быстро все прояснилось! Мир в Амьене – не мир, а лишь короткая передышка между миром и войной, чтобы, малость отдохнув, начать все сначала… Моро уже не ждал, что Бонапарт даст ему армию. И он не был особенно удивлен, когда в весенний день жерминаля мальчишки Парижа, торгующие газетами, вовсю раскричались на улицах:

– Каждый француз должен прочесть: генерал Моро не мог победить юного эрцгерцога Иоанна… генерал Моро сдал Рейнскую армию Бернадоту в состоянии хаоса, начальник его штаба Виктор Лагори – якобинский подонок! Этим людям не место в победоносной армии нашего великого консула Бонапарта…

Александрина прижала ладони к пылающим щекам:

– Моро, что это? Моро, не уехать ли нам?

Бретонский характер проявился в деловом ответе:

– Мне очень жаль Виктора Лагори и… Мне жаль и мадам Софи Гюго, которая не может на Лагори надышаться. Но зато спасибо и моей теще, спасибо и тебе, моя волшебная радость: вы отслужили мессу как надо…

3. Почетный легион

В галерее Сен-Клу арестовали юного офицера Рейнской армии, горячо целовавшего мраморный бюст Марка Брута. Фуше сказал, что там были бюсты Демосфена, Гомера и Цицерона, почему он выбрал для лобзаний именно Брута?

– Потому что Брут зарезал Цезаря…

При штабе Рейнской армии обнаружился заговор против Бонапарта, которого генерал Симон называл «бесчестным рыцарем из Сен-Клу». Раскрыл заговор бдительный Савари, из адъютантов Мюрата ставший адъютантом консула. Между гарнизонами Франции работала военная почта. Прокламации, пробуждающие гражданскую совесть, из провинции пересылались в горшках из-под масла, столица отвечала провинции засургученными пакетами. Савари вникал в мысли заговорщиков: «Они говорят, что народ теперь лишен возможности высказывать свои мысли; собрания, установленные конституцией, состоят из людей, очень боящихся потери своих мест и боящихся откровенно высказаться…» Фуше арестовал многих офицеров Рейнской армии, но генерал Симон на допросах твердил:

– Один я устроитель комплота, один я желал быть Брутом, и потому требую свободы для своих товарищей…

Бонапарт, узнав о таком благородстве, радовался:

– Валите все на Симона! Пусть Европа думает, что дела у нас хороши, если бы не один помешанный Симон.

Фуше отчетливо видел картину следствия:

– Но если Симон помешался, а сообщники его неповинны, тогда я вынужден закрыть дело о заговоре.

– Именно так! – поддержал его Бонапарт. – Сейчас французы должны думать, что их мозги не отличаются от моих. А в любой армии мира всегда отыщется один сумасшедший генерал, за действия которого нация не отвечает… Но Бернадот! – терзался Бонапарт. – Но эта Рейнская армия!

Бернадот давно путал ему карты. «Хуже нет иметь дело с проклятыми гасконцами», – не раз говорил консул. Их взаимная неприязнь возникла еще с первого Итальянского похода, когда Бернадот не подчинился приказам Бонапарта, а вражда генералов передалась солдатам, которые в кулачных драках доказывали совершенства своих начальников. После 18 брюмера Бонапарт сразу хотел спровадить горячего гасконца куда-нибудь подальше, но Бертье уговорил его не делать этого…

– Сколько в них шуму, в этих гасконцах, как много они мнят о себе только потому, что в их жилах дикая кровь басков, и эта кровь пьянит их, как вино пьяниц!

Наверное, консулу было неловко вспоминать и свои любовные клятвы перед наивной Дезире Клари, которая стала женой Бернадота, а мужская ревность к прошлому жены напитала гасконскую душу особым ядом. Однако Бернадот был опасен не ревностью: республиканец не допускал мысли, что с идеями равенства покончено. Но так думали и другие генералы его армии, горланившие где угодно и когда угодно:

– Бонапарт? А что в нем? Такой же генерал, как и все мы, и любой из нас способен занять его место…