Каждый пятый

— Тьма. Прохода не дают. Но у меня стальная воля. Я день и ночь горю на работе.

— Горите, Толя, я пошла. За Ваню болеть. Смотрите, красиво его снимайте.

При жеребьёвке тренеры заявили Одинцова не в группу сильнейших, но в замыкающую, где значилась и зелень, и безнадёжные старпёры, к которым, должно быть, причислили и его. Выходит, ко времени его старта идущие впереди разобьют, разъелозят лыжню, солнце же довершит чёрное дело — растопит на открытых местах снег, может быть, совсем до земли. Правда, похоже, оттепель не продолжится бесконечно: воздух неоднороден, слоист, по временам потягивает зябкостью. Может натянуть снегопад, и свежак, улёгшись на сырой наст, много задаст лыжникам загадок. Одна надежда — эти-то загадки Иван отгадает, не впервой.

Другая разгадка проще: списывают. Три года назад на тренерском совете спорили — аж, говорят, пух-перья летели — везти ли его на Олимпиаду в Америку, и не повезли. Потом локти себе кусали: парень, поставленный в эстафете на исконное, законное Иваново место, на финишный этап, упал, потерял лыжу, растерял преимущество, которое обеспечил ему Бобынин, и приехал третьим. И тренерам досталось по первое число.

Но тогда Ивану было тридцать два года, а через год, к будущей Олимпиаде, сравняется тридцать шесть.

Безнадёга?

Дед говаривал: «Не верь, Ванька, ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай, а только в Господа Бога да в наш одинцовский фарт». — «Не гневи Господа, старый», — пугалась бабка. «Небось не прогневается — он нашу фамилию любит».

И был же фарт!

Срочную службу Иван проходил в Заполярье. Лыжи там выдавали широкие — на таких только и шлёпать по целине, на них не побегаешь. Перед первенством части Иван обтесал с боков свои «лапти» и всех победил. Дальше — больше: летом сел на велосипед и тоже всех «обштопал». Даже двух мастеров спорта. Сила пёрла из него, широкая кость обрастала мясом, солдатский паёк — не деревенская тюря. Тем более когда выполнил норму мастера, паёк удвоили, добавили шоколад. А когда прогремел солдат на первенстве округа, а затем — Вооружённых Сил, повезли добра молодца в самую Москву. Москву он, впрочем, поначалу и не увидел — гонял до самозабвения по Минскому шоссе, где были назначены соревнования на приз открытия сезона. Десятерым лучшим предстояло стартовать в столице, в центре, на Садовом кольце, Иван был седьмым.

Кольцо пролегало среди домов невиданной высоты и красоты, только садов никаких, широченная улица, людей на обочине — море. Выстроившихся в шеренгу гонщиков приветствовал маршал — тот самый: «Веди, Будённый, нас смелее в бой…» Усищи вразлёт, орденов на мундире богатырская кольчуга, от неё солнцем слепит.

Со старта Иван долго шёл в общей группе, присматривался: парни как парни, ничем он не хуже. На первом же по ходу подъёме (после узнал, что от Самотёчной к Колхозной площади) врубил передачу побольше, перебрался в голову. Впереди, метров за двести, увидел отрыв. Там красные рубашки армейцев из первой команды, и среди них Тарачков и Вершинин. Эти двое, самая их сила, на Минке после финиша осмотрели Ивана с макушки до пят. «Молоток», — сказал Тарачков, и Вершинин усмехнулся снисходительно: «Подрастёшь — кувалдой будешь».

Виднелись впереди и полосатые жёлто-голубые майки нового спортивного общества Военно-Воздушных Сил: просто сказки рассказывали, какие условия там создал спортсменам лично генерал-лейтенант Василий Сталин.

Тренер ЦДКА-2, за которую выступал Иван, учил его: «Используй свою физику, отрывайся на подъёме». Но он с детства привык поступать не как учат, а как хочется. Он и тут не торопился — терпел, пока не начался крутой спуск к мосту под названием — тоже потом узнал — Крымский. Другие там бросили крутить, их под уклон несла инерция. Некоторые даже распрямились, взялись за верха рулей, чтобы отдышаться. Он же фланговым манёвром вылетел из успокоившейся группы на левую обочину, пригнулся и так нажал на педали, что кое-кто из столичных гонщиков повертел пальцем у виска: вот, мол, псих ненормальный, сейчас потеряет контроль над машиной, промахнёт мимо моста, врежется в парапет набережной и ку-ку.

Он мчал, не смотрел вперёд, только под колёса, в ушах ветер свистел. Только когда слева блеснула река, покосился на неё сквозь мостовую арку в мощных заклёпках, подумал: «Случись прокол — и крышка дураку». Он поднял голову: метрах в пятидесяти впереди струной шли шестеро красных и жёлто-голубых. Он переключился на самую большую передачу, надавил, разогнался, и вскоре замыкающий шестёрки, полуобернувшись, удивился: «Ты, чудо морское?» Иван взялся было за верх, чтобы чуток отдохнуть после спурта, но замыкающий — а это был Вершинин, капитан первой команды, по званию же старший лейтенант — ему через плечо бросил: «Учти, без нахлебников обойдёмся». Иван понял, что они заставят его попотеть, ему больше всех придётся лидировать, бодать воздушный поток, давиться им. И это справедливо. Ничего, вытерпим.