Каждый убивал [Журнальный вариант]

Во время ходьбы по освоенной местности мысль работает лучше. За рулем такой свободы нет — полностью зависишь от соучастников движения. К тому же труднее сохранить любимую инкогнитость. Авто проще выследить, чем человека, умеющего быть незаметным: теперь в Москве, как в кино, понатыкали камер, да и народ у нас внимательный — какая-нибудь кумушка непременно настучит, что во двор въезжала незнакомая машина. Насмотревшись сериалов, они теперь запоминают не только цвет, но и в марках разбираются, а некоторые, особо продвинутые, с биноклем разглядывают номера и записывают в специальную тетрадку. Есть в России самодеятельные Пуаро и мисс Марпл.

Чтобы лучше понимать добровольных стукачей, Глеб как-то пару дней по несколько часов посидел у своего окна, попивая пивко. Наблюдал за домом напротив. Башню недавно заселили. Года полтора строили тридцатисемиэтажную махину, которая заслонила от него и более активных, чем он, соседей вид на Москву, белого света лишила… Жильцы собирали подписи против стройки, пикеты выставляли, когда вырытый котлован стал похож на черную дыру, в которую, казалось, вот-вот ухнет их скромная семнадцатиэтажка. Тетка с пятого этажа под бульдозер полезла, но толку-то… Увезли ее по скорой и продолжили свое нечистое дело. Глеб не участвовал в возне рядовых граждан: по своим каналам узнал, что компания-застройщик аффилирована с мэрским родственником, а против лома…

Серые цементные блоки, похожие на те, из каких сложен и Глебов дом, быстренько поставили один на другой, облицевали для форсу бежевыми и светло-коричневыми кирпичами, цветники разбили, при въезде во двор поставили будку с охранниками и наверху, в пентхаусе поселили выскочку-телеведущую — вот и элитное жилье готово. Вблизи выглядит очень и очень цивильно, но издалека, если взглянуть от Храма Рождества Богородицы, дом кажется нелепым: будто кубиков не хватило для того, чтобы все части были одной высоты. Словно набирали на постройку из разных комплектов… В детстве Глеб тоже никак не мог соорудить широкую высотную башню — столбики складывал неровно, и последние кубики в каком-нибудь отсеке грозили обрушить все хрупкое сооружение. По слухам, в высотке напротив тоже были перекосы, но, видимо, устранимые, раз жилье расхватали. Всего на одном окне висит белая афиша с красным сигналом: “продается”.

По утрам туда теперь тянутся помощники и помощницы по уборке-готовке, по детям, по еще хрен знает чему, коммивояжеры снуют на машинах и на своих двоих, а настоящие жильцы редко светятся, но, если нужно, и их застукаешь… Неожиданно пригодилось сейчас. Усилия всегда дают результат.

Подгоняемый адреналином, который впрыскивается в кровь после любого успеха, Глеб шагает легко, не сбивая дыхание, и радуется, что не стал ждать общественного транспорта. Вон уже скоро поворот к конторе, а ни один автобус его пока что не обогнал. Да и тысяча девятьсот девяносто восемь метров быстрого хода от метро до прокуратуры ему сейчас необходимы. Отвлекся, отстранился, а теперь надо надежно спрятать от посторонних то, что внутри.

Западная, то есть столичная Москва кончается, когда улица Красных Зорь становится улицей Маршала Неделина. Окраинность начинается с первого же дома, украшенного вывеской “Криминальная полиция”. До сих пор названьице режет ухо… Начальники не чувствовали его двусмысленность, когда делили государственный орган правопорядка на криминальную милицию и милицию общественной безопасности. Нечестивая контора сама себя разоблачает…

У подхода к калитке в огороженный парк, примыкающий к прокуратуре, вне поля зрения глазка подсматривающей камеры, Глеб скидывает серую куртку с капюшоном и запихивает ее в сумку, снимает темные очки и усмиряет пятерней густые волосы, разглаживает челку. Теперь начальник не придерется, по крайней мере к внешнему виду.

— Дуй наверх! — вместо “здрасьте” велит дежурный.

Черт, все тут мной командуют…

— Татарник сейчас заодно с тобой и нас поимеет! — несочувственно смеется вахтер.

Обидно.

Издевается? Да нет, скорее — ничего личного, всего лишь развлечение на рядовом скучном дежурстве, успокаивает себя Глеб, но победное настроение сбито. Все тут, в этом каземате, построенном в послевоенном советском году, нацелено на одно: гнобить человека. Не случайно, похоже, и такое совпадение: дом — ровесник матери. Все они, зачатые на излете диктатуры, потом всю жизнь воспроизводят ее модель. Мамаша тоже заточена на то, чтобы подавлять. Воспитанием называет… “То не смей, это не трогай!” А если ослушаешься — “Я же говорила!” До сих пор, блин, достает до печенок.

— Да отстаньте вы все от меня! — вырывается у него вслух.

Услышав свой голос, Глеб оглядывается, не заметил ли кто, что он сам с собой говорит? Повезло — на лестнице пусто. Не то бы… Так и представил, как в каждом кабинете с ужимками повторяют его вскрик и крутят пальцем у виска. Всякое внимание ему во вред.