Казнь в прямом эфире

— Местные власти хотели снести мастерскую, но кто-то повыше посчитал, что народ лучше не злить. Теперь это народный музей. Внутри на стуле манекен в образе Панина. Хочешь взглянуть?

Елена покачала головой. Ее внимание привлек белый деревянный стеллаж под пластиковым навесом, установленный рядом с бетонной коробкой. На полках стеллажа теснились мягкие игрушки — сплошь зайчики всех цветов и размеров с добрыми доверчивыми глазами.

Марат рассказывал:

— После Суда Народа появился фонд борьбы с педофилами. Это их инициатива. Каждая игрушка в память о пострадавшем ребенке.

— Это только за текущий год, — промолвила Елена, пытаясь оценить, сколько же здесь зайчишек.

В центре под навесом маленький зайчишка чуть покачивался от легкого ветра и от этого казался живым. Марат кивнул на него:

— Узнаешь? Тот самый, с рюкзака Софьи.

Они продолжили путь и в следующий раз остановились около кладбища. Елена взяла две красные гвоздики, они прошли сквозь калитку и направились по центральной аллее. Искать долго не пришлось, у свежевырытой могилы теснились знакомые следователю люди. Петелина не хотела афишировать свое присутствие и заняла место в стороне. Она до сих пор сомневалась в правильности своего решения и пыталась соблюдать дистанцию.

— Все соучастники пожаловали? — шепнул Марат, разглядывая собравшихся на траурную церемонию.

— Потерпевшие, — поправила его Елена.

Она знала всех. Вот семья Антоновых: папа, мама и их дочка Катя. В глазах Екатерины стояли слезы — это были слезы скорби по смелому человеку. Смерть педофила вырвала Катю из оков детства и вернула девятнадцатилетней девушке настоящий возраст.

Веронику Некрасову в инвалидной коляске сопровождал отец. Он первым заметил следователя Петелину и едва заметно кивнул.

Семья Купцовых, которые для алиби четко рассчитали время отъезда в Турцию, сгрудились вместе, как единое целое, родители обнимали дочь. Здесь были и Мазины из Израиля. Валерия Мазина стояла рядом с коляской Вероники Некрасовой и держала подругу за руку.

На похороны прилетели мама и дочка Яковлевы из Забайкалья. Анна, пострадавшая в детстве от Панина, стояла у края могилы. Ее мама ухаживала за маленькой внучкой в коляске и держалась в стороне.

Бывшая жена Панина Надежда Ершова тоже присутствовала здесь вместе с дочкой Полиной. Они, как и все собравшиеся, сделали немало для праведной мести.

Дарья Дорохова пришла на похороны одна, чтобы отдать почести человеку, помогавшему спасти ее дочь. Девятилетняя Софья осталась дома. Девочка только-только стала забывать ужасы заточения в жутком подвале.

У края могилы в скорбном молчании замерла еще одна жертва тренера-педофила — Ксения Данченко. Надругательство в детстве не прошло для нее бесследно, аукнулось в юности, и девушка попала в колонию. Два дня назад ее выпустили условно-досрочно, и Ксения успела на похороны дедушки.

Прощание закончилось. Петелина дождалась, когда все разойдутся, и подошла к могиле. Свежий холмик был усыпан цветами. Следователь положила гвоздики под деревянный крест с простой табличкой: Данченко Николай Степанович и датами жизни.

Несколько минут она молчала скорбела, потом вернулась на аллею и спросила Марата:

— Я правильно поступила?

— За два месяца преступления против детей снизились на тридцать процентов, — ответил Марат и добавил, обняв жену: — По-другому ты бы не смогла.

Два месяца назад в процессе расследования Петелина убедилась, что Суд Народа над Паниным организовали все потерпевшие. Каждый участвовал, как мог, чтобы остановить педофила, чтобы он никогда больше не причинил вред ни одному ребенку. Вину за всех взял на себя неизлечимо больной Николай Степанович Данченко.

«Пусть моя смерть послужит людям», — признался старик следователю во время их последней встречи.

Петелина дала возможность умереть старику на больничной койке и закрыла уголовное дело в связи со смертью единственного обвиняемого. Она нарушила закон, но по-другому действительно поступить не могла.

Возвращаясь домой, Елена увидела на детской площадке трех беззаботно играющих девочек. Одна из них прыгала через резинку, и на ее голове смешно подпрыгивали два милых хвостика, стянутых белыми бантами.