Казнь за разглашение

— Ну что ж, — произнесла хозяйка, устраиваясь в кресле. — Работаю я иглотерапевтом. Сейчас — в поликлинике номер девять. А вообще, я всю жизнь проработала в летной больнице. Мужа нет. В Бога не верю. Сейчас мода ходить в церковь. Но я этой моды не придерживаюсь. Как ни приду в церковь поставить свечку, все меня раздражает: от продавцов, не сдающих сдачи за святую воду, до старух, пихающихся локтями. Словом, может, это и плохо, но, как себя ни настраиваю, не могу искренне проникнуться религией. Словом, в Бога не верю и не собираюсь.

— А в инопланетян верите?

— Как же мне не верить, когда я их видела собственными глазами. Прямо здесь. — Хозяйка указала рукой на середину комнаты. — Это было шесть лет назад.

— Шесть? — удивился Берестов.

— Да, шесть лет назад! В девяносто четвертом году. Четвертого февраля.

— И об этом нигде не писали? — удивился Берестов.

— Я никому не рассказывала.

— А почему сейчас решили рассказать?

— Видите ли, — заерзала в кресле хозяйка, — дело в том… что… Да, все очень просто: как-то все не было повода. Вернее сказать, руки до этого не доходили. А я смотрю, ваш еженедельник о таких явлениях пишет. Дай, думаю, позвоню. Может, мой случай тоже привлечет внимание. Кстати, ваше издание мне очень нравится.

— Ясно, — натянул улыбку Берестов, с раздражением отмечая, что их полужелтая газетенка может нравиться только людям недалеким.

Однако Зинаида Павловна не производила впечатления недалекого человека. Журналист включил диктофон и поставил его напротив хозяйки. Стас, отодвинув в сторону чашку, начал деловито расчехлять фотоаппарат.

— Четвертого февраля, я запомнила это хорошо, потому что у моего сына четвертого февраля день рождения, — начала рассказывать женщина, — я пришла домой очень уставшая. В этот день я обслужила четырех клиентов. Причем на самых окраинах Москвы. А последней больной я ставила иголки в Одинцове. Приезжаю я из Одинцова, кидаю у порога сумку и валюсь на диван. Думаю, отдохну немного, а потом поставлю чайник. На часах около пяти часов. За окном уже довольно сумрачно. Лежу я вот на этом диване, на котором сейчас сидите вы, руки, ноги болят, а сна — ни в одном глазу. И вдруг во всем теле ощущаю какую-то необычную легкость. В ту же минуту вон из того угла (хозяйка указала на угол рядом с фотографией в черной рамке) брызнул свет. Ни с того ни с сего от угла до входной двери образовался световой коридор, метра два в высоту. Он завис между потолком и полом. И вдруг по этому коридору мимо меня проходит огромный человек атлетического телосложения в серебристом костюме космонавта. Я как лежала, так и лежу. Не подумайте, что была пьяной.

— Стоп! — перебил Берестов, покрываясь потом, — этот человек был двухметрового роста?

— Что вы! Метров пять, не меньше!

— Как же он уместился в двухметровый коридор?

— А кто вам сказал, что он уместился? Я не видела у него ни головы, ни ног. А видела только туловище от плеч до бедер. Да ещё руки. Руки, кстати, у него были очень длинные. Наверное, до колен. Потому что кисти его видны не были, а изгиб локтей был чуть ли не на уровне начала ног. Но фигура у него была великолепная, да ещё обтянута сверкающим комбинезоном.

— И куда он потом делся?

— Прошел и исчез. А затем исчез и световой коридор.

— Вы испугались?

— Нисколько. Я сама удивляюсь, что отнеслась к этому с полным равнодушием. То ли от усталости, то ли ещё от чего? Не могу объяснить!

Фотограф пару раз щелкнул фотоаппаратом, а журналист спросил:

— Вы можете зарисовать?

— Да ради бога!

Зинаида Петровна достала из шкафа альбомный лист и тут же синим фломастером начертила на нем две полосы и между ними наискосок спину могучего мужчины. Глаза Берестова округлились.

— Почему вы его нарисовали в наклоне? Он шел под углом?

— Совершенно верно! Он шел под углом в сорок пять градусов.

Берестов даже побледнел от волнения.

— Стас, сделай пару снимков рисунка, — попросил он.

Фотограф щелкнул несколько раз со вспышкой и без вспышки, после чего скучно зевнул.

— Итак, он прошел и исчез, — продолжал Берестов. — Ваша реакция, насколько я понял, была совершенно нулевой?

— Совершенно верно!

— Голову у вас потом ломило?