Казнить нельзя помиловать

"Вот гадство! - по привычке чертыхнулся Фирсов. - Мне бы бородка не помешала!"

Но борода, настоящая, писательская, не желала расти на лице редактора областной молодежной газеты. Однажды, в отпуске, он попробовал отпустить бороду, но те несколько кустиков редкой поросли, что медленно возникали на толстом подбородке Валентина Васильевича, даже при самой разнузданной фантазии нельзя было назвать бородой.

Валентин Васильевич вздохнул и еще раз потискал пальцами свой мягкий подбородок, всмотрелся в лицо. Он не считал себя таким уж неотразимым красавцем, но ведь и не безобразен же он! Валентин Васильевич знал, что в Доме печати его за спиною называют Огурцом, и это здорово задевало. Может, волосы подлиннее отрастить? Тогда голова не будет казаться такой продолговатой и длинной...

Вернувшись в комнату, он взглянул на часы. Чер-р-рт! Уже почти шесть, а поезд приходит без двадцати семь. Еще, не дай Бог, Анна не вовремя проснется...

Но всё же, несмотря на спешку, Валентин Васильевич из ритуала утреннего туалета не пропустил не единого звена: быстренько прошелся пилочкой по ногтям, прыснул под мышки и под пах дезодорантом "Мустангер", выбрал красные носки, сыпнул в каждый сухого дезодоранта "Рыбак", надел светло-розовую рубашку, светло-серый в полоску костюм и галстук пурпурного цвета с поперечной искрой. (Анна Андреевна умела достойно одевать мужа!) Валентин Васильевич спрыснул себя и платочек одеколоном "Джентльмен", причесался, проверил, в кармане ли ключи, и, на цыпочках пробравшись по коридору на кухню, маленькими глоточками выцедил бутылку кефира. Затем в прихожей завершил свое обмундирование, обувшись в светло-желтые югославские туфли, погремел осторожно цепочками, задвижками, замками и выскользнул на свободу.

Он спустился, как всегда не доверяя лифту, пешком с третьего этажа. На улице ему плеснуло в лицо свежестью июльского утра, уже набравшего силу. С реки, которая дышала совсем рядом, в ста шагах, накатывали волны такой кислородной вкуснотищи, что грудь сама начинала дышать на всю мощь, легкие как бы сами втягивали опьяняющий воздух, словно стремились накопить чистого озона про запас, наполнить им весь организм до самых пяток. Тополя, березы и клены в скверике возле подъезда, еще молоденькие, хрупкие, трепетали и шелестели, купаясь с наслаждением в воздушных струях. Небо ослепляло чистотой и прозрачностью, как улыбка красивой девушки...

Валентин Васильевич Фирсов любил природу Имелась у него такая слабость. Ранние и поздние рыбацкие зорьки научили его видеть таинства земли и неба, леса и воды в самые интимные прекрасные мгновения их естества. И именно в такие часы посещали его голову крамольные и страшные по своей сути вопросы: зачем он так живет? Почему он должен всё время лицемерить, подстраиваться, унижаться? Почему он взялся строить из себя начальника, заделался редактором этой газетёнки? Зачем он добивается повышения, рвется в высшую партийную школу?..

Да, именно на природе во время рыбалки и случались порой такие умственные и душевные вывихи. Страшная сила - природа!

Эх, если б знать Валентину Васильевичу, что он в последние разы видит эту зелень деревьев, вдыхает аромат чистой атмосферы, он бы подольше задержался у скверика, нагляделся бы напоследок, надышался... Впрочем, перед смертью не надышишься.

Он скорым шагом направился к гаражу, а это совсем недалеко - до прежней квартиры всего один квартал. В секции из пяти боксов четыре уже чернели сквозь распахнутые створки своим нутром. Суббота! Фирсова опять корябнуло по сердцу: только его ворота гляделись обшарпанно, все соседские блестели свежей краской. "Надо будет сегодня же вечером покрасить, хватит позориться!" Он был уверен, что после ужина обязательно выкроит часок-полтора...

Он ведь не знал, что жить ему оставалось ровно десять часов.

- На рыбалку, Валентин Василич? - спросил близкий сосед по гаражу, уже выкативший свою ископаемую "Волгу" с оленем на капоте и протиравший старушку влажной тряпкой.

- Что ты, Федотыч, - бодро отозвался Валентин Васильевич, - в такое позднее время да в галстуке на рыбалку только бюрократы ездят, ха-ха! А ты, кстати, когда свою колымагу в музей сдашь?

Валентин Васильевич любил и умел поговорить вот так запросто с простым народом.

- На моей-то я еще сто лет ездить буду, а вот твою, Валентин Василич, вот помяни мое слово, угонят в одночасье. Щас шантрапы охочей до таких красавиц, как твоя, о-хо-хо сколь развелось...

- Вот так, да? Накаркаешь, Федотыч! - уже машинально ответил Валентин Васильевич, отпирая один за другим хитроумные японские запоры своего автосклепа. Его красавица, его "восьмерочка" покойно дремала в полумраке. Валентин Васильевич с наслаждением плюхнулся на сиденье и глянул на электронные панельные часы - шесть пятнадцать! Он повернул ключ, дал питание, и "Ладушка", как нежно называл машину Валентин Васильевич, замурлыкала сытой кошечкой.

Надо спешить!