Казнить нельзя помиловать

Фирсова бухнула на стол пять толстенных альбомов, пять томов фотоэпопеи, рисующей жизнь и судьбу Валентина Васильевича Фирсова. На первой странице первого альбома, как и положено, умиляла взор пожелтевшая фотография с голопопым карапузиком, сосущим пустышку. А затем, листая страницу за страницей, следователь увидел всех родных и близких Фирсова, его друзей и сослуживцев. К концу уже первого альбома плотным косяком пошли внушительные фотографии с большим количеством людей на них. И где-нибудь в середочке или в передних рядах позирующих отыскивалась личина Вали, Валентина, Валентина Васильевича. Аккуратные подписи белой вязью поясняли: "Участники колхозного отчетно-выборного комсомольского собрания", "Участники слега комсомольских активистов", "Делегация Барановской области на Международный фестиваль молодежи и студентов в Москве". И т. д.

Из последнего, неоконченного альбома Карамазов выбрал две фотографии: одна - официальная, на загранпаспорт, на другой самодовольно улыбающийся Валентин Васильевич запечатлен на фоне своей "Ладушки".

Где же, черт побери, эта машина?..

* * *

По дороге к Куприковым Родион Федорович собирался подвести итоги визита к Фирсовым.

Однако, вязкая апатия, лень навалились на него с первых же шагов по улице. Благодатный, как всегда в Баранове, август расслабил мысли и чувства, вливал в жилы негу, истому, и в голову лезло черте-те что, только не думы о смерти, убийствах, гнилостном трупном запахе и многочисленных личинках мух. Воздух словно пузырился, как крюшон, крепким ароматом созревающих яблок, с реки наносило свежестью воды и пряным запахом отцветающих трав.

"Надо про пистолет уточнить", - вяло подумал следователь, снял пиджак, закатал рукава сорочки, расстегнул еще одну верхнюю пуговку и направился по Набережной. Речка, не широкая и удивительно красивая именно своей близостью к городу, тем, что в соседстве с большими домами она сохранила такую густо-зеленую кипень деревьев и трав по берегам, казалось, задремала под лучами мощного, уже почти полдневного солнца.

Но вот тишину с треском разорвал грохот двигателя, и гладь Сгуденца вспорол стремительный железный утюг "Зарницы". Вонючая "керосинка", еле вписываясь в ленту узкого русла, промчалась под пешеходным мостом и через минуту скрылась за поворотом, а ее мерзкий рев и поднятая ею со дна реки муть еще долго нарушали гармонию мира.

Родион Федорович, невольно морщась при виде страданий реки, вспомнил страстную статью Александра Клушина, его резонный призыв отказаться от губительного использования мощных "Зарниц" на барановских слабых речках. Карамазова вновь поразило бессилие печатного слова: ну вот почему эти "Зарницы" даже после выступления областной газеты продолжают пахать Студенец? Ведь это же... это же... Ух и сволочи!

Наивным иногда бывал Родион Федорович Карамазов...

На другом берегу, в зоне отдыха купались и загорали праздные барановцы. Над пляжем и рекой колыхался столб из криков, визгов, смеха и сочных матюков.

"А я так нынче и не загорел", - подумал Карамазов с сожалением. Одному валяться на траве и купаться не хотелось, с Мариной в это лето светлых выходных не выпадало, а теперь и вовсе не с кем...

"Подожди, подожди, как не с кем? - прервал себя Родион Федорович. Надо Николаху на пляж вытащить, - а то скоро и он, и я - оба заплесневеем..."

* * *

Настроение у Карамазова напряглось, когда он входил в калитку дома Куприковых.

Предчувствия не обманули его - всё здесь напоминало о горе, было пропитано горем, подавляло горем. Мать убитой девушки он уже видел на похоронах, но сейчас с трудом узнал ее. За эти сутки она еще больше постарела. Из-под черного плотного платка выбивались неприбранные волосы, темные, но с уже густой проседью, глаза совершенно опухли от слез, руки, подносившие полотенце к лицу, ходили ходуном. Раиса Федоровна полулежала в постели, обложенная подушками. Рядом на стуле, впустив следователя, снова пристроился Валентин Иванович. Он держался покрепче, хотя его руки, сжимающие закорюку бадика, тоже крупно тряслись.

Вот это-то больше всего и ненавидел следователь Карамазов в своей профессии - то, что приходилось лезть в души людям, которые убиты горем. Отдаляя на мгновение тяжелый разговор, он осмотрелся - хорошо, мило. Особой роскоши нет, но и бедной обстановку не назовешь. Уют квартире придавали вышивки, вазочки, всякие кашпо с цветами и зеленью, живописные пейзажи и натюрморты в простых рамочках на стенах - как потом выяснилось, рисовал их сам хозяин дома. Над кроватью Раисы Фадеевны - большой фотографический портрет погибшей, через угол рамки - траурная лента. Следователя поразили обаяние и свежесть лица Юлии. Девушка, видимо, принадлежала к счастливому типу фотогеничных людей, когда на плоской холодной бумаге отпечатываются в прекрасной гармонии не только внешние черты, но и взгляд, мысль человека, его душа... Вдруг Родион Федорович прервался и вернулся в мыслях чуть назад - что-то корябнуло сердце... Ах да - соседство слов "принадлежала" и "счастливому"...