Кембрия. Трилогия (СИ)

– Чему радуетесь, братия? – возмутилась аббатиса, – Плакать надо! Потому, что эти люди христианами считают себя, а язычниками – нас. Одно спасение, над ними Пенда насмешничает… Он–то весь Новый завет прочел прежде чем жениться на христианке! Бывает, задаст вопрос, выслушает ответ, восхохочет… И в Мерсии становится как–то неловко числиться христианином, не ведая ни символа веры, ни молитвы Господней!

Смешки стихли.Аббатиса Редин в гневе – хуже дракона и вполне сравнима… да, все с той же императрицей. Таков обычай местной Церкви: в делах, не касающихся таинств, аббат старше епископа, а женский монастырь может быть богаче и сильней мужского. Все зависит от рук, что правят хозяйством, и шансы на хорошее управление, пожалуй, равны. Если у иной мужской обители все труды крутятся вокруг пивоварни, то монахини, бывает, чрезмерно увлекаются вышивкой нарядов для праздничных служб и выпечкой…

– Читай дальше, сын мой, – сказал Пирр, – дальше интереснее.

Гленец продолжил, все так же невозмутимо, будто в третий раз читает:«Главная напасть пришла с востока, от вальского королевства Дивед. Когда до меня дошли слухи, что там случилось явление демоницы Немхэйн…»Чтец остановился. Почесал тонзуру – как раз на темечке.

– Это он так нашу хранительницу?

Пирр улыбнулся.

– В Константинополе святую и вечную августу Немайн именуют кровосмесительным отродьем… что, увы, не ложь, а грубость. Все–таки брак дяди с племянницей – немного слишком.

– Сиды не демоны! – выкрикнул один монах, и прибавил чуть тише, но отчетливо. – Тупые саксы…

Особенно тупые – теперь. Ни один камбриец не скажет этого вслух, но все они – кровосмесительные отродья, правда, в далеком поколении. Таково уж происхождение их родоначальника, Брута, что отплыл из горящей Трои для того, чтобы основать новую страну. Он ушел дальше на запад, чем беженцы, выбравшие Родос, чем избравший устье Тибра Эней… В Камбрии эту историю знает каждый крестьянин. Каждый священник скажет, что грех и вина лежат на родителях, а на детях – лишь последствия: более тяжелый путь, чем у прочих смертных, но если одолеть – и более славный. Из таких выходят великие герои, как тот же Брут, великие злодеи, как Мордред, зато надежд на спокойную жизнь у них мало: родительский грех словно притягивает зло, которому можно поддаться – или биться с ним, но не остаться в стороне.

И у сидов такое случалось, да и у греков…Тут и прозвучал вопрос, который Пирр давно ждал. Настолько давно, что почти позабыл о нем!

– А как сида может быть одновременно и гречанкой? Причем августой!

Первый ответ – тот, которого обычно хватает.

– Так сида же… с ними никогда не угадаешь.

– Стойте! Ну, допустим, ее тут не было века. Могли ее базилевсы удочерить… вот как Дэффид! Но… Святейший Пирр, Немайн в бытность Августиной была ребенком?

Патриарх кивнул.

– Взрослой я ее только здесь и увидел. Она была очень умным ребенком… и очень шаловливым.

Такой и осталась. Ребенком – в том числе.Чей–то неуверенный голос:

– Может, казалась?

Шиканье со всех сторон:

– Да не умеет она казаться! Даже золото фэйри делать не умеет! Она даже чудеса – изготавливает! Как суп варит или меч кует.

Греческие священники могут лишь пожимать плечами и переглядываться. Сказать нечего. Дионисий Пемброукский попробовал вставить:

– Может, она вообще не сида?

На что немедленно получил:

– Но ты же ее видел! Кто же она еще? Лицо, уши… Скорее, не августа.

– Августа! Ее сестра признала… и, что важней, она сестру! Сиды же не лгут.

– Забыл, святой отец. Но тогда… Как она могла родиться сразу у двух пар?

– Да, это даже для холмового народа – слишком. Да что там, даже для греков!

– Она армянка.

– Или персиянка.

– Нет, римлянка!

– И сида…

– Причем коннахтская, заметьте!

– Как это может быть?

– Да это невозможно!

– Но так и есть!

– Черт побери!

И – трубное, диаконское:

– Матушка–аббатиса, не поминай нечистого!

На мгновение наступила тишина… которой патриарх и воспользовался.