Кемер в объятиях ночи

А бывало и по-другому: люди хорошо приспосабливались к каждому периоду жизни. Пример — одноклассница, в которую Григорьев был в классе шестом даже влюблен. Звали ее Танечка Жулина. В ранней юности она была вечно в кого-то влюбленная романтичная красавица, настоящая Джульетта („В жизни главное — любовь!“), потом в восемнадцать лет выскочила замуж и тут же включилась в роль образцовой жены, а вскоре — и матери („главное в жизни — семья и дети“). Нынче так же быстро она переключилась и на роль бабушки, словно поезд, переведенный шелчком стрелки на другие пути. Теперь старость ей была уже не страшна. Кроме того, она была очень легкий в общении человек. С ней было всегда приятно общаться. Рыжая, немного полная, всегда веселая. И все ей нравилось, все ей подходило, поэтому все ее и любили. А проблемных людей не любит никто, поэтому-то у американцев на морде и стоит постоянно, как приклеенный, оскал: „Все у меня хорошо! Пошли вы все на хер!“

Иногда изменения при переходе во взрослую жизнь случаются слишком резкие. Сегодня еще дитя, а завтра — вдруг взрослая женщина, тетка. На примере Олечки Агаповой, на которой Григорьев вполне мог даже жениться, это выглядело наиболее показательно и жутковато. В юности она представляла собой что-то одухотворенное вроде Наташи Ростовой. Потом эта девочка-цветочек Олечка стремительно вышла замуж и вскоре родила ребенка. Ольгиного мужа Григорьев видел лишь как-то раз мельком со стороны: они промчались куда-то мимо Григорьева в „Гостином Дворе“ в столпотворении перед самым Новым годом. Муж ее был в очках с очень толстыми стеклами и в допотопной шапке-ушанке и напоминал старшего научного сотрудника задрипанного научно-исследовательского института или шарашки ГУЛАГа. Было заметно, что Ольга после родов здорово располнела. Наверное, раза в два. Прежняя романтичность и хрупкость после рождения ребенка пропали у нее напрочь. Теперь это была целеустремленная и жесткая в поведении самка. Она рассекала толпу как таран. Лицо ее вытянулось, как будто она что-то почуяла. Она была готова была кусаться и биться насмерть за свою семью и ребенка. Именно подобные женщины составляют шумные крикливые толпы при различных социальных конфликтах „кто-нибудь, да сделайте что-нибудь!“ и костяк общества „Солдатские матери“. Нередко они очень агрессивны и при случае способны расцарапать лицо, имеют склонность к истерии, рыданиям и заламыванию рук. Несмотря на свою толщину, или как раз именно вследствие ее, они особенно обожают проводить голодовки по самым разным поводам. В то же самое время они представляют, по сути, основу общества, некий цемент, связующий нацию воедино: на них всегда ориентируются правители и перед ними принято лебезить и заискивать, по крайней мере, для виду. „Матери — слава, честь и хвала!“

А вот совершенно другой тип — Майя Виноградова, которой хотя было почти сорок, но выглядела она просто замечательно (и не просто так: каждый день зарядка, фитнес, два раза в неделю — бассейн). И лето показало, что все это было не зря. В первый же день приезда на юг, пока муж Вовчик, отстав с младшей четырехлетней дочкой, надувал малышке круг, к Мане со старшей дочерью Наташей, видать, приняв их за двух сестер, подошли два парня лет двадцати пяти и начали активно клеиться, приглашать вечером в кафе и на дискотеку. С одной стороны Мане было приятно, что молодежь ее все еще замечает, с другой — грустно. Отшить ребят никак не получалось, пристали как пиявки. Правда, когда подошел двухметровый Вовчик, они тут же и слиняли — словно испарились. Маня была несколько разочарована — парнишки ей только-только начали нравиться. Не будь тут Вовчика, вполне могло состояться оригинальное приключение. Мысль об этом так ее возбудила, что ночью, когда дети заснули, она Вовчика тихонько растолкала, подергала за член, зашептала жарко и липко в ухо: „Давай!“