Кентуки

Она хотела обернуться, но тут заметила старушку, которая бежала за кентуки, а за старушкой бежал санитар, пытавшийся ее остановить. И вдруг кролик неожиданно резво, как показалось Эйдер, повернул в сторону маленького прудика с рыбками, расположенного в самом центре двора. Что он задумал? Эйдер недолго думая собралась кинуться туда же, но Камило остановил ее. Не сбавляя скорости, кролик сиганул в бассейн. Старушка вскрикнула и тоже прыгнула в воду, санитар бросился за ней.

– Эйдер, – спросил Камило, снова дернув ее за локоть, – ты уверена, что мы ничего не сможем вернуть? Совсем-совсем ничего?

О чем это он? О деньгах?

А там, за окном, санитар с трудом усаживал старушку на бортик бассейна. С нее ручьями стекала вода, она плакала и тянула руки в ту сторону, где в нескольких метрах от них медленно шел ко дну кентуки.

* * *

Она по-прежнему каждое утро совершала пробежки. Через два месяца, если вернется в Мендосу, сможет, по крайней мере, сказать, что тоже занималась спортом. Не о таких достижениях она, разумеется, мечтала, но ничего лучшего придумать не сумела. Правда, нашла все-таки еще чем себя занять. Рядом имелась библиотека, так что у Алины уже давно не было возможности читать столько, сколько она читала здесь. А кроме того, конечно, кентуки… Нельзя было не признать, что кентуки – вещь занятная.

Когда Свен увидел его в первый раз, он просто остолбенел и не сводил глаз с ворона, а ворон в свою очередь смотрел на него с пола. Они с таким любопытством разглядывали друг друга, что Алина чуть не расхохоталась. Свен был высоким белобрысым датчанином, но у себя в Мендосе ей приходилось опекать его как пятнадцатилетнюю девочку. Он был наивным и слишком вежливым, поэтому его постоянно надували и обкрадывали, а еще над ним насмехались. Зато, когда он находился в любой из арт-резиденций, окруженный коллегами и заботой какой-нибудь энергичной помощницы, Свен казался Алине принцем, ускользающим у нее из рук. Но ревность, которую Алина испытывала теперь в Оахаке, была лишь слабым отзвуком той, что терзала ее в прошлом году, в первые месяцы после начала их со Свеном романа. Но какое-то время назад ее страдания переродились в нечто совсем иное. Прежде Алина страшно мучилась, и взгляд ее был сосредоточен исключительно на нем, теперь же, наоборот, она стала часто на что-то отвлекаться, а Свен словно выпадал из поля ее зрения, и ревность была для нее единственным способом время от времени возвращаться к нему мыслями. Кроме того, Алина узнала то новое состояние, в которое ей так нравилось погружаться, – вдруг обнаружились некие вещи, касавшиеся исключительно ее одной. Она запиралась в комнате, все внимание целиком отдавала этапам своих мысленных марафонов – и лишь много часов спустя вспоминала о реальности.

Возвращалась она в нее “разобранная на отдельные частички”, как ей самой нравилось это определять, зато в результате усталость притупляла самые идиотские из ее страхов. А еще она возвращалась в нее, в эту самую реальность, очищенная и беспечная, и в подобном состоянии человек способен мечтать о таких простых удовольствиях, как легкая еда и долгие прогулки пешком.

Но рано или поздно Алина снова видела Свена и тотчас вспоминала, что ее жизнь состоит из мелочей, которые в любой миг можно потерять, – таких как, например, очаровательная улыбка Свена, рассматривавшего кентуки. Алина заранее успела прикинуть, какого рода вопросы касательно ее приобретения он сейчас задаст, и мысленно прорепетировала свои ответы, готовясь дать достойный отпор, если речь зайдет о цене, о бесполезности такой покупки и о том, что вряд ли стоит настолько откровенно демонстрировать кому-то свою личную жизнь, – хотя, как она предвидела, это последнее замечание он прибережет на потом. Между тем Свен был искренне изумлен и, присев на корточки, чтобы лучше разглядеть кентуки, задал вопрос, которого Алина никак не ожидала:

– Ну и как мы его назовем?

Кентуки обернулся и уставился на нее.

– Сандерс, – сказала Алина. – Полковник Сандерс[1].

Глупость, конечно, но довольно остроумная. И еще она тотчас спросила себя, откуда у нее уверенность, что на связи с ней находится непременно мужчина. Однако было совершенно немыслимо дать ворону женское имя.

– Ты что, имеешь в виду того старика, который придумал “цыпленка из Кентукки”?

Алина кивнула, да, именно того старика. Свен поднял ворона, и тот недовольно заворчал, когда он перевернул его и они с Алиной стали рассматривать колеса и то, как были прикреплены маленькие крылышки.

– И на сколько же ему хватает зарядки?

Алина не имела об этом ни малейшего понятия.

– Как ты думаешь, он может пойти с нами ужинать? – спросил Свен и вернул ворона на пол.