Кэте Кольвиц

И вот она снова в Кенигсберге. Можно сказать, что Кэте Шмидт уже больше не считала себя ученицей — она начинающая художница. Ей двадцать три года, из них девять лет отданы обучению. И хоть с перерывами, но она пользовалась все эти годы советами опытных педагогов, многое увидела и осмыслила.

Произошла еще одна знаменательная встреча с Максом Клингером. На сей раз не с художником, а теоретиком искусства. Издана его книга «Живопись и рисунок». И было второе, не менее ошеломляющее впечатление.

В первый раз Клингер увлек ее своими гравюрами. Теперь он сказал ей точно и очень убедительно, какие огромные возможности таит в себе искусство графики.

Книжка маленькая, ее можно одолеть за час. Но каждая фраза вызывает на размышления, совпадает с собственными пока не столь еще отчеканенными мыслями. Как не поверить точно определенному назначению графики:,

«Искусству было открыто новое царство, и понявшие это овладели им в полном объеме. Новые виды техники открыли источники поэзии, страсти, духовного углубления, которые были редко, частью даже вовсе недоступны живописи и родственным ей искусствам!»

И дальше, листая страницу за страницей, Шмидт проникается вместе с Клингером все большим уважением к рисунку, который гораздо свободнее, чем живопись, позволяет художнику изображать; свои впечатления и чувства.

Она даже подумает, читая: «Я совсем не живописец».

Но тем не менее:

«Мой переход от живописи к графике еще не произошел. Наоборот, я хотела перенести на холст сцену из Жерминаля».

Проданная на выставке жанровая картинка позволила снять первое в жизни ателье. Правда, оно крошечное, величиной «с ладонь». Но в нем все же можно поместить модель. И Шмидт даже пишет маслом заказной портрет, надеясь на вырученные деньги еще раз поехать в Мюнхен и побывать на новой выставке.

Написала и брата, об этом портрете позже вспоминала художница Катарина Лессиг: «Она также и в живописи создала много мастерских работ. Юношеский портрет ее брата Конрада Шмидта был так исполнен, что мог бы быть экспонирован в любой галерее, как портрет молодого человека XIX века без упоминания имени».

В Кенигсберге по берегам Прегеля было много матросских кабачков. В одном из них молодая художница работала днем, пока еще не пришли матросы со своими вечерними спутницами.

За стеной раздавались металлический лязг ножей и вилок, шум портовой харчевни. Она называлась «Челнок» и была удобна тем, что имела два выхода. Можно в любое время закрыть свою папку с рисунками и уйти домой, если за стеной становилось слишком пьяно и шумно.

Шмидт писала мюнхенскому товарищу Полю Хею о том, как делает подготовительные этюды для композиции к «Жерминалю»:

«Я разыскала совершенно великолепный кабачок, в котором может разыгрываться сцена. Это доподлинный притон убийцы, где встречаются матросы, беспутный кабачок с танцами. По вечерам здесь очень шумно. Я подружилась с хозяином и днем, когда зал пуст, рисую там, трясясь и робея… Иногда, когда я брожу по маленьким улочкам, думается мне, что это было бы нечто интересное для тебя. Кривые переулки, дома порой еще XVI столетия. Красивее всего грузчики и матросские кабачки. Они приводят меня постоянно в полный восторг. Может показаться, что я частенько сижу там и пью с парнями шнапс. Так далеко я еще не зашла».

Время в Кенигсберге проходит исключительно плодотворно. Книги вторгаются в жизнь, когда надо отдохнуть от работы. Прочитана «Крейцерова соната» Л. Толстого. Впечатление удивительное, трудное, сложное. Мысль только и занята проблемами семейной жизни, которые с такой обнаженной откровенностью и смелостью поставил перед миром великий русский писатель.

Она гостит у кенигсбергской подруги Елены Блох. Разговоры об искусстве, о жизни. Новая книга К. Каутского, популярно излагающая экономическое учение К. Маркса, прочитана вместе.

А потом вновь свое ателье величиной «с ладонь». Когда устанет, нахлынут воспоминания о веселой мюнхенской поре, снова напишет товарищу.

«Я работаю здесь одна-одинешенька, что мне совсем не так уж не нравится. Но иногда мне очень хочется увидеть что-то у других. А то получается так, будто только сама с собой говоришь… Я нахожу, что, когда работаешь одна, бываешь гораздо прилежнее и продвигаешься, вероятно, лучше вперед… Я восхищалась тем, с какой пользой провела два года у Хертериха и в Мюнхене. Но ведь за одну эту зиму я осуществила неизмеримо больше, чем за все мюнхенское время… Здесь нет никаких отвлечений и распылений сил, и для меня это очень благотворно».

Карл Кольвиц уже стал врачом и практиковался в Берлине. Летом они поженятся и переедут в Берлин.

Надо получить как можно больше навыков в гравировании. В Берлине уже не с кем будет посоветоваться. И Шмидт снова приходит к своему первому учителю граверу Мауэру. Теперь ее интересует только техника гравирования. Как приготовлять грунт для медной доски, какие кислоты применять при травлении.

И пусть отец говорит ей о несовместимости семьи с искусством, она надеется на себя.