– Наживо? – выдохнула Аннет. И вдруг кинулась к дверям, опрокинув по дороге высокую подставку с медным подсвечником. Тот глухо упал на ковер, покатился… Лидия неожиданно ловко схватила служанку за волосы и резко дернула, запрокинув голову назад. Аннет завопила истошно, начала было отбиваться, но хозяйка умело сжала пальцами морщинистое горло, и Аннет стала медленно оседать на пол.
Тело морлочки – сухая оболочка гигантского шелкопряда – почти ничего не весило. Лидия подняла ее легко, прижала к груди, перенесла на кровать. Втащила Аннет на кушетку, уложила солдатиком. Пряжки сошлись на запястьях старой служанки, приковав ее к ложу, на котором еще секунду назад билась в судорогах девочка.
– Матушка… – слабо застонала Аннет, приходя в себя, – пощади.
– Дочку мою ты украла? – Лидия вдела в ушко красную нитку и, послюнявив пальцы, затянула узелок. – Не отпирайся. Больше ведь и некому. В доме тогда, кроме нас двоих, никого не было.
– Господь с тобой, – захныкала Аннет.
– Признавайся. Ты? И про дыру Саю ты растрепала вовсе не затем, чтоб отговорил он меня.
– Матушка…
Лидия взяла с тумбы ножницы, поднесла их к груди Аннет.
– Киты напели… Голубушка… Будто китов услыхала. – Аннет разрыдалась, забилась, закричала в голос: – Киты. И братец твой все обхаживал, слова ласковые говорил. Поверила…
– Признавайся.
– Прости, матушка… Сама не помню, как… Тряпицу мне братец твой передал, ты задремала, а я тряпочкой тебя и обтерла. И малютку взяла, а братец ее принял. А что дальше с Мартой случилось – не ведаю.
Аннет рассказывала, захлебывалась, плевалась жидкой слюной. Звенели, звенели, звенели серебряные колокольцы в голове у Лидии Ван-дер-Ваальс – модистки, вдовы купца Морского дома Мартена Ван-дер-Ваальса.
– …а потом ему уже и отказать боялась. Когда про ямищу братец узнал, пригрозил, что тебе все откроет и полиции. Боялась я. Все думала, ты, может, и простишь за преданность мою и службу, а только на каторгу тоже боязно. Киты напели, матушка! Ключ от дверцы, что из амбара во дворы ведет, вот он – на поясе болтается. А младенчика в окно каморы принять, до амбара дотащить и в яму сунуть – минутное дело.
– Нелюди, – Лидия изумленно уставилась на свои исколотые до крови пальцы. Отбросила игольницу-сердечко. Отстегнула ремни. – Уходи от греха подальше.
– Красавица моя! – Аннет бросилась в ноги хозяйке, но та переступила через смердящее туловище, брезгливо приподняв юбки.
Раз, два… шесть… семь. Соборный колокол глухо ударялся о вязкую паутину тумана. Лидия подошла к стене, поправила минутную стрелку. Кукушка высунула облупившийся клюв наружу, застыла на миг и, запнувшись, вновь затаилась под расписной крышей деревянного домика.
Давно. Лет пятнадцать назад. Когда в Горелой слободе гремели экипажи, когда трамваи ходили без перебоев, когда на бульварах устраивались воскресные концерты, а слободские нищие презрительно фыркали вслед жадным кавалерам, утаившим серебряную монетку и кинувшим в кружку резаный медяк… дом купца Морского дома Мартена Ван-дер-Ваальса славился гостеприимством и щедростью. Давно… Лет пятнадцать назад прилаживал купец новенькие часы на свежие шпалеры. Радостно суетилась жена, мешала советами, хлопала в ладоши весело, когда чудная птичка выкрикивала звонкое, ликовальное «ку-ух…ку-ух»…
– Пора спать. Одиннадцать скоро. – Лидия Ван-дер-Ваальс оглядела мастерскую, улыбнулась Наперстку, тронула Анисью за плечо – пора, мол, кивнула Аннет, что жалась на колченогом стуле перед челночным «зингером».
«Белошвейки дооолюшка наперсточек да челнок» – оборвался напев. Замерли маховики, упала на дощатый пол шпулька, запрыгала.
– Я пожитки собрала, матушка, – Аннет подняла шпульку, сунула ее в рукав.
– Куда пойдешь-то, дура? Сиди уж. Зла не держу. – Лидия поправила на груди широкий салоп, новый, вынутый из сундука, резко пахнущий нафталином. – Только ныть не вздумай. Мигрень у меня. Сильная.
Лидия медленно опустилась в кресло, поморщилась от боли. Глубоко затянулась. Сладкий дым поднялся вверх.
– Отвару поставить?
– Нет. Наверху прибери. Простыни сожги. Ну, сама знаешь.
– Преставилась морлочка? – Аннет робко приблизилась к хозяйке, заглянула в блеклые глаза.
– Прибери, сказала… Оааххх, – задохнулась судорожно, грузно откинулась на спинку, застонала.
Что-то звякнуло о ставни, как будто камушек. С улицы доносились голоса. Далекие, резкие, словно великий шторм потихонечку надвигался на слободу, гнал черные волны, вроде бы и невысокие, но жуткие, грозящие перерасти в разрушительный вал.
– Китобои гуляют. Стаббовых пристаней им мало, до нас добрались. Пойду на засов закрою. – Аннет поспешила было к дверям, но Лидия остановила ее, удержав за рукав.
– Погоди. Китобои перед большими праздниками сюда вжисть не забредали – не до этого им. Послушай-ка.
Громче, громче, громче и совсем бессовестно забурлила гомоном и криками улица, растаскивая вечернюю тишину по ворсинкам.