Кеворка-небожитель

В бешенстве Эрумий расклевал вандар на мелкие кусочки (при этом порвал свой носок еще сильнее — от страшной ярости досталось и не в чем неповинному носку), а потом забросил их в озеро, и они сразу же пошли на дно — действительно, тяжелый случай был в них описан.

— Тебя требует Гвадарий! — каркнул он, восстановив дыхание после лихорадочной работы.

— Не пойду, пока не восстановлю Историю, — кратко ответил Цытирик и принялся нырять.

Эрумию некогда было дожидаться ныряльщика — наступала очередная плановая поливка Гвадария — так что пришлось возвращаться восвояси, на ковер из опавших листьев, ни с чем.

— Где он? — кротко спросил его Гвадарий. — Кажется, рядом с тобой я его не вижу.

— Ныряет, — ответил Эрумий. — Я утопил одну из его ужасных историй, а без нее он — ничто!

— Ничто… ничто… — повторил расслаблено Фигософ и задумался весьма надолго в силу собственного внутреннего состояния, силы ветра и температуры окружающей среды.

Между тем летописец альдебаранской системы так и не достал ту затонувшую историю — потонула она навсегда. Тогда он в спешном порядке принялся ее восстанавливать по памяти и наплел второпях такого, что проходивший мимо него кеоркиец Гиян ахнул от негодования, когда, заглянув к нему через плечо, прочел вслух: «Веселые кеоркийцы — самый грустный на Альдебаране народ — больше всего они любят рыдать и плакать по вечерам у себя дома в каренницах…»

— Да здесь нет ни одного альдебаранца, который хоть бы раз видел наши слезы! Ты все перепутал — это твои карки ревут напропалую, когда Рэта Берга на них сердится и сечет их нитками. Нет, я тебе этого так не оставлю. Ответишь за свое вранье…

В сильном волнении Гиян поспешил к себе в Кеоркию и со слезами на глазах рассказал Кинде о том, что несколько минут назад прочитал вот этими своими собственными глазами. И он вытаращил на Кинду свои собственные глаза:

— Во как!

— Мне эти каркские штучки совсем не нравятся, — в полный голос затрубил Кинда. — Они захотели нашего унижения — ха, они получат войну!

Проскрипели военные скворчи, и войска доблестного Кинды, вооружившись хлыстами, перешли границу Кваркеронии.

Валившиеся от усталости после плодотворной работы на своей штиве карки никак не могли взять в толк — откуда такая напасть: почему, на ночь глядя, на них напали соседи, с которыми они жили тихо-мирно и душа в душу всю свою несознательную жизнь.

Тем временем Цытирик, изрядно побуревший после ныряния, сушился под лучами альдебаранского ночного солнца, которое было теплее и жарче дневного.

— Загораешь? А известно ли тебе, что разразилась война между кеоркийцами и карками? — прокричали над его головой военные скворчи, бежавшие с поля боя, чтобы их по ошибке не приняли за карков и случайно не выпороли. — Говорят, что какой-то помутневший от водяной мути карк обозвал кеоркийцев плаксунами.

— О! Это у меня случайно вышло, просто моя описка. Cейчас я ее исправлю. Вот, смотрите, переписал. Можете сами проверить: — вот «исправленному верить»! Прочитали?

Однако было поздно — противоборствующие войска уже растянулись по всему фронту.

— Стойте-остановитесь, — растолкав стражу, Цытирик ворвался в шатер Кинды. — Это — вруническая война. Случайно описался, поймите! — И он стал совать Кинде под нос новый свой вандар, где красным по синему и желтым по фиолетовому было написано «исправленному верить».

— Это еще кто такой? Как посмел к нам сюда ворваться?! — гаркнул Кинда.

Цытирик стал торопливо объяснять — кто он такой, но этим лишь навлек на себя еще больший гнев предводителя кеоркийцев.

— Он хочет нас описать!

У кеоркийцев в ходу было поверье — кто их опишет, тот их погубит. Кеоркийцы были чрезвычайно устным народом и ценили только мгновенное и устное. Превыше всего в Кеворкии почиталась неподготовленность события, а такие застывшие формы, как авезудское письмо, у них вызывали ужас.

— Держи его! — приказал Кинда. — Завязать ему руки на голове!

Бормоча извинения и проклятия, Цытирик бросился прочь, проскочив между ногами у стражи как плоское существо. За ним выслали погоню. По дороге, не привыкший быстро бегать, он свалился в воронку — след от метеорита, упавшего на Альдебаран, когда здесь еще не было разумной жизни, а только — один бульон из штивы и высшей алгебры, и вывихнул себе ногу. Только это и спасло его. Кеоркийцы не терпели никаких усилий: зачем-то лезть в глубокую топкую яму с оплывающими краями, а потом еще тащить на себе хромого — да ну его в болото, раз не сумели с ходу поймать — пусть там сидит сколько влезет!

И кеоркийцы повернули обратно, а Цытирик, благославляя их легкий характер и веселый нрав, остался сидеть в яме, покуда на него случайно не наткнулся самый тупой из всех тупых карков карк Мулле, снаряженный для войны барабаном, в котором сидели выхлопные газы из кратера на горе Таху — последнее секретное оружие Ноленса. Мулле подал Цытирику граблю помощи, вытащил его из ямы, развязал ему руки, а потом доволок его на себе до Кваркеронии как военнопленного, зашел туда с тыла.