КГБ в Англии

Разработка «Лярош» была чревата для Быстролетова нравственным конфликтом, который он, однако, разрешил для себя раз и навсегда, руководствуясь, как он считал, высшими интересами — интересами дела, и ставя на первое место близость идей, а не близость тел. «За год до этого я женился на красивой девушке, которую искренне любил, но задание счел боевым приказом и начал приводить его в исполнение», — пишет он в своих неопубликованных мемуарах. Вместе с тем Быстролетов не считал возможным тихо, по обывательски трусовато, обманывать свою жену — красавицу чешку Марию. Позднее, когда обстоятельства жизни разведчика-нелегала и длительные разлуки сделали супружескую неверность неизбежной, между ними состоялся прямой и честный разговор на эту тему, в результате которого, пишет Дмигрий Александрович, «мы дали друг другу слово, что, как бы мы оба ни грешили физически, — духовно останемся друг для друга самыми близкими людьми». «И в то же время мы щадили собственное самолюбие: выезжая к жене, я по дороге многократно ее извещал: «Я на границе», «Я в Цюрихе», «Я уже на вокзале в Давосе», — для того чтобы при появлении у нее в спальне не заметить каких-либо следов ее прегрешений. Конечно, случались и недосмотры», — ставит точку в этом вопросе Быстролетов.

Там, где споткнулись Гольст и Горский, неотразимый для женского сердца Быстролетов достиг полного успеха. «Лярош» была настолько располагающим человеком, что выполнять первую часть задания было очень приятно, — признается он в своих мемуарах, — но теперь предстояло приступить к главному: к ломке ее сопротивления и выжиманию документов». Быстролетову претил цинизм ситуации, и в его душе возник новый конфликт, но «кляня себя, я выполнил все, как то было расписано». Преодолевая отвращение к совершаемому ею «предательству родины», «Лярош» приносила Быстролетову все новые и новые документы посольства. Когда встал вопрос о передаче шифров и кодов, «были слезы и мольбы», но «наконец я сломил ее, и она принесла требуемое». Москва, однако, отреагировала на успех Быстролетова неожиданным ударом: линию «Лярош» законсервировать.

Словно пораженный громом, Быстролетов и резидент Гольст терялись в догадках относительно такого неожиданного решения Центра. Гольст полагал, что, скорее всего, «наверху» сидит предатель, который испугался возможного разоблачения и «закрыл» «Лярош». «Я ничего не понял, потому что тогда был идеалистом-дурачком, — признается Быстролетов. — Положение создалось отвратительное, но делать оставалось нечего». Дмитрий Александрович пришел к влюбленной в него женщине и сказал, что его отзывают из Праги и их счастью не суждено состояться. Вот как он описывает последовавшую затем сцену: «Напрасно она обнимала мои колени и, рыдая, спрашивала, зачем же этого не сказали нам раньше, до того, как испоганили ее совесть, сделав изменницей. Я стоял молча, потом оторвал ее руки от моих ног и вышел, оставив ее лежащей на полу».

Позднее, когда Дмитрий Александрович работал уже в Германии, из Москвы пришел неожиданный приказ: «Возобновить линию «Лярош». «Я виделся с «Лярош» в Дрездене, — пишет он, — но понял, что она не верит ни одному моему слову…»

Второй удар грянул в конце 1929 года. Быстролетову потребовалось вызвать на встречу инженера с завода «Шкода». Написав условное письмо, он запечатал его в конверт и передал техническому сотруднику, попросив его поколесить по городу на такси и потом где-нибудь бросить в почтовый ящик. Что случилось в назначенный день, ярко описано самим Быстролетовым в своих воспоминаниях:

«Свидание состоялось в фешенебельном кафе-баре отеля «Штайнер». Завидев на пороге инженера, я мгновенно понял, что произошла катастрофа — от приниженной почтительности инженера не осталось и следа. Он подошел и, не поздоровавшись и не спросив разрешения сесть, опустился на стул и грубо спросил: «Это ваше письмо?» — и положил на столик конверт надписью вверх. «Мое!» — с содроганием сердца пролепетал я. «Вглядитесь лучше. Ну?» — «Мое». — «Вглядитесь еще раз. Ну?» — «Мое», — повторил я. «Ну, так смотрите же!» — и он резко повернул конверт другой стороной. На нем красовалась рекламная наклейка — красная звезда и надпись: «Пейте русский чай!» Минуту оба, белые как мел, глядели мы друг на друга, потом бросились бежать в разные стороны. Это был провал, и провал по вине нашего разгильдяйства: занятый своим делом вышеупомянутый технический сотрудник бросил мое письмо в общую экспедицию, и письмо ушло с наклейкой».

«И, наконец, по моей работе в Праге был нанесен третий удар. На этот раз грозный и окончательный», — с грустью констатирует Быстролетов.