КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио

В тот день я заехал в посольство на несколько минут и поднялся в резидентуру лишь для того, чтобы взять в кассе денег для вечерней встречи с китайским ученым, стажировавшимся в Японии и весьма успешно переводимым мною в разряд агентов советской разведки. Вновь и вновь я прокручивал в уме сценарий предстоящей беседы, продумывая, как лучше задать, вроде бы случайно, щекотливые вопросы о способах слежки китайской контрразведки за стажерами из своей страны.

В общей комнате резидентуры царило оживление. В этот день одна из японских газет, кажется «Иомиури», опубликовала статью, в которой без обиняков сообщалось, в каких советских учреждениях в Токио имеются должности сотрудников научно-технической разведки.

Ни одна должность конкретно не была названа за исключением моей.

И только обо мне было сказано с большей или меньшей точностью: «Корреспондент информационного агентства». Название его также упомянуто не было, хотя всем известно, что в нашей стране такое агентство всего одно — ТАСС. Впрочем, в его токийском отделении я был не единственным сотрудником КГБ, хотя в управлении «Т» работал я один и все в резидентуре отлично знали это! Статья в японской газете, слегка напугав весь оперативный состав группы промышленного шпионажа, нанесла прямой удар по мне! Мое положение теперь становилось двусмысленным: с точки зрения управления «К» получалось, что моя принадлежность к разведке известна японцам и, стало быть, я не могу больше тут служить. Все прекрасно понимали, что японцы отлично осведомлены обо всех нас, но управление «К» теперь имеет формальное основание заявить, что я засвечен. А на профессиональном жаргоне советской разведки это означает, что разведчика уже нельзя дальше использовать, как нельзя использовать фотопленку, на которую попал свет…

Поэтому, как только я появился в резидентуре, коллеги начали шутливо поздравлять, послышался осторожный смех.

— Ну, как тебе понравилась статья? — спросил кто-то.

Я неловко отшутился, потому что подробные разговоры на эту тему в резидентуре весьма опасны: управление «К» обязательно истолкует все ваши доводы в свою пользу.

Я поспешил пройти к кассе, и вдруг из-за спины послышался громкий, раскатившийся по всему коридору голос моего давнего московского приятеля:

— Теперь, наверное, будешь менять профессию?..

Это, конечно, тоже было произнесено шутливым тоном. Говоривший имел в виду, что после такой публикации я сложу с себя офицерское звание и другие шпионские атрибуты и займусь исключительно журналистикой.

Что я должен был ответить на это бестактное для шпиона и весьма двусмысленное заявление? Сделать сердитое лицо и встать в позу, мол, что вы позволяете себе говорить об офицере советской разведки! Как, мол, вы могли допустить мысль, что я откажусь от почетной работы, которую доверила мне коммунистическая партия?..

Все заявления подобного рода были в такой ситуации неуместны, поскольку говоривший был моим хорошим знакомым. В Москве, возвращаясь с работы в штаб-квартире разведки, мы частенько заворачивали ко мне домой и подолгу вели философские беседы за пивом, а то и распивая порой целую бутылку водки, закусывая приготовленным мной бифштексом…

Итак, демонстративное возмущение выглядело бы довольно глупо в глазах друга да и всех присутствовавших при этом офицеров резидентуры. Промолчать — значило бы согласиться с тем, что он сказал. Явсе же предпочел дружбу и, пробормотав что-то заведомо неопределенное, ушел.

В посольском дворе, садясь в машину, я ощутил смутное беспокойство, поняв, что поступил не так, как то требовалось для сохранения собственного престижа в глазах управления «К». Но исправлять что-либо было уже поздно, и я, занятый повседневной шпионской суетой, очень скоро забыл об этом неприятном эпизоде.

Но он сам напомнил мне о себе…

Однажды заместитель резидента по научно-технической разведке — тот самый, советовавший мне ходить в ресторан с друзьями пить пиво, — вдруг в беседе со мной сделал строгое лицо и неожиданно предложил:

— А что, если тебе поехать в Москву в отпуск не в августе, как обычно, а пораньше, в мае. Прямо через неделю…

Я почувствовал, как кровь отхлынула у меня от лица. Это означало, что меня отзывают в Москву навсегда и моя карьера рухнет. Но ведь я не сделал ничего плохого!

Я попытался разными хитрыми вопросами выведать у заместителя резидента причины столь странного решения, но он холодно молчал.