Хайдеггер

Хайдеггер обратился к истории философии, в которой обнаружил явную «историю бытия». Но это была не история прогресса, наоборот, непреднамеренное описание утраты. Самые первые философы Древней Греции так называемого досократовского периода размышляли над вопросами бытия. Их мысль глубоко проникала в фундаментальное понятие, на котором зиждется все остальное. Но приход Сократа, Платона и Аристотеля стал настоящей катастрофой для этого глубокого, всеобъемлющего философского мышления. Под их влиянием философская мысль распалась на отдельные направления. Попытка осмыслить понятие «бытия» уступила место простым и не связанным друг с другом попыткам анализа естественных наук, политических теорий, этики, поэзии и так далее. Тем временем основа философии была низведена до божественной метафизики. Сократ утверждал, что мы ничего не знаем. Для Платона абсолютной реальностью были идеи. Аристотель классифицировал природу в соответствии с различными качествами. В результате само понятие «бытия» ускользало из виду, и на протяжении многих веков наше понимание этой фундаментальной концепции оставалось невразумительным. Происходило постепенное «забвение бытия», и в результате наше понимание слова «быть» полностью обесценилось. То, что раньше являлось основой всей философии, низвели до незначительной грамматической функции. Бытие, во всей своей непрочности и глубине, деградировало до глагола-связки. Огромная тайна превратилась всего лишь в вербальный клей, соединяющий слова в предложении.

Хайдеггер стремился разгадать огромную тайну слова «быть». И выбрал для этого метод, сходный с тем, при помощи которого Гуссерль открыл чистое сознание. Отбросив все конкретные значения глагола-связки «быть», мы окажемся лицом к лицу с загадкой бытия.

Забыв о бытии, западная философия отбросила человечество к поверхностному мышлению, которое почти не осознавало, что такое бытие. Философы не замечали свойств, неотъемлемых от самого понятия «бытия». Современное человечество живет жизнью, лишенной какого-либо глубокого осознания смысла бытия. Его «бытие» утратило глубину и больше не вызывает никакого отклика. Само знание людей о «бытии» потерялось среди путаницы научных и технологических знаний. В действительности это вообще не знания – просто ноу-хау. Так само бытие человека оказалось утраченным для него. Западная философия стала причиной того, что человечество лишилось своего первичного восприятия себя. Такая «забывчивость бытия» в конечном итоге привела к нигилизму и к такому мироустройству, в котором доминирует технология. Вместо анализа бытия мышление было низведено до логики, науки, технологии и бескровной, безжизненной метафизики постсократовской философии. Кульминацией этого процесса стал век науки – но «наука не мыслит».

О чем все это? Разве слово «быть» имеет какой-то другой смысл? Разве «бытие» не синоним «существования»? Современник Хайдеггера Витгенштейн предчувствовал примерно то же самое: «Мистическое не то, как мир есть, но то, что он

есть»[2]

. Но, несмотря на это заявление, Витгенштейн предпочитал не высказываться относительно подобных вещей. Он полагал, что их просто невозможно обсуждать на том языке, который мы знаем. Как ни удивительно, Хайдеггер поддерживал такой подход – на свой манер. Действительно, обсуждать подобные вещи на том языке, каков он есть, не представляется возможным. Поэтому необходим совершенно новый язык, который позволит различать эфемерные нюансы, связанные с понятием «бытия». То, что в нормальном повседневном языке может показаться опасной близостью к бессмыслице, теперь стало абсолютно новым философским жаргоном, специально выработанным Хайдеггером для этой цели. Хайдеггеру потребовалось несколько лет, чтобы отточить технические сложности своего языка, но в конечном итоге он сумел добиться того, что его рассуждения сделались недоступными для непосвященных. Например: «“Природа” как категориальная цельность бытийных структур определенного внутримирно встречающего сущего никогда не сможет сделать понятной мирность»[3]. Я сознательно выбрал пример попроще – это высказывание можно понять, хотя и не без труда. Но после того, как мы его поняли, возникает вопрос: что именно мы поняли? Имеет ли это многословие какой-либо смысл за пределами самого себя? Впоследствии Хайдеггер как будто противоречит самому себе, предлагая непривычно ясное утверждение: «Речь есть речь о…». Но мы не должны забывать, что это «о чем» находится вне досягаемости для обычной логики. «Речь есть “означающее” членение понятности бытия-в-мире, к которому принадлежит событие и которое держится всякий раз определенного образа озаботившегося бытия-друг-с-другом». Возникает естественный вопрос: а есть ли вообще смысл в подобном языке? В ответе на него современные философы далеки от единодушия.