Хакер

— Ты взяла бы во-о-он те инструменты…

И я сознаю: Подсудимый прав, я действительно сделала бы с ним что-то ужасное…

От осознания этого я начинаю громко, всхлипывая, реветь.

Подсудимый снова смеётся:

— Я ж не ты…

Теперь я рыдаю уже во весь голос. Громко, как только способна. Подсудимый удивлён: я обнимаю его за плечи и, уткнувшись в чёрную рубашку, плачу не переставая. Сильные жилистые руки обнимают меня в ответ. Низкий голос шепчет:

— Успокойся…

Я только сильнее рыдаю.

…

Дверь скрипит тем противным протяжным скрипом, который она всегда издаёт утром по понедельникам.

Тюремщик сегодня какой-то необычайно весёлый. Меня берут подозрения, что это именно он шумел сегодня ночью с Воровкой в соседней камере. Может быть, так оно и было, но через секунду я понимаю, что рад он вовсе не поэтому.

— Вас выкупили, идёмте за паспортом, Хакер, — он усмехается.

Я чуть не падаю замертво на месте. Сердце,молчавшее с момента рисования Подсудимым татуировки, с болью подскакивает в груди. Кстати, Подсудимого досрочно освободили десять месяцев назад…

Сама не своя от неудержимой радости я прямо в ночной рубашке, с неубранными волосами и босая, бегу со всех ног за тюремщиком.

Пролетаю как на парусах мимо удивлённо косящихся вслед заключённых… Тюремщик суёт мне в руки паспорт и сумку с какой-то одеждой.

— Это просили передать.

Я киваю, а губы в это время непроизвольно расползаются в улыбке. Открываю сумку… Платье-бюстье от Dior! Моё платье…

Тюремщик учтиво отвернулся и вот я уже быстро влезаю в платьице.

— У вас есть зеркало? — шепчут мои губы.

Тюремщик жмёт плечами и открывает створку шкафа. Там, в глубине, я вижу блестящую гладкую поверхность…

Мне очень повезло: кожа осталась всё того же чистого белого цвета, правда в волосах кое-где начали поблёскивать крохотные прожилки седины, да и похудела я изрядно. Но худоба мне идёт… И вдруг я впервые задаюсь вопросом: кто же этот таинственный выкупающий?

Накидывая оказавшийся в сумке чёрный плащ, я оборачиваюсь к тюремщику:

— Кто меня выкупил?

Он ухмыляется:

— Просили не говорить, но выкупивший ждёт тебя на улице, за тюремными воротами.

Я, смеясь, киваю и быстро, как только позволяют «шпильки», иду следом за тюремщиком к выходу из помещения.

На улице холодно, сырой промозглый ветер прошибает меня насквозь. Но мне уже всё равно. Проходя мимо осточертевших бетонных стен тюрьмы, я вспоминаю тот год, что провела здесь. Как ни странно, поколотить меня пытались только два раза. Три оторвы-девицы в душевой комнате. Ничего не получилось: я верещала и махалась руками как ветряная мельница. На визги мои прибегал тюремщик и девицы успокаивались. Больше меня никто не трогал.

В столовой никто не подсаживался, на приисковых работах вокруг меня образовывалась всегда «мёртвая» зона в два-три метра. Все меня чуждались. Теперь я этому рада.

За всё надо платить… И я заплатила сполна за богатую жизнь, за свои преступления, которые сейчас показались мне вдруг смертными грехами. Заплатила страхом, испытанным мною , когда Подсудимый накалывал татуировку… Заплатила одиночеством, пережитым мною в одиночной камере… Теперь я думаю только ободном: кто меня выкупил?...

Тюремщик что-то кричит сонному Охраннику, сидящему возле ворот. Тот вскакивает с места, осоловело смотрит на нас и наконец начинает вертеть рычаг. Ворота медленно открываются.

Я быстрее ветерка выскакиваю из ненавистных стен, уже не оглядываясь назад…

Передо мною высокая, закутанная в серое пальто, фигура. Низкий капюшон скрывает половину лица. Я подхожу ближе и неизвестный быстро отбрасывает капюшон…

Я чувствую, как мой рот медленно начинает открываться. Пепельные волосы Подсудимого раздувает ветер, губы улыбаются мне открытой и тёплой улыбкой.

Мой язык словно бы отсох или куда-то испарился. Я не могу выговорить ни слова, просто стою, промерзая на мокром ветру и молча смотрю в вишнёвые глаза Подсудимого. Смотрю и понимаю, что я, злостная, глупая и мелочная, его бы выкупать не стала.

И тут же мне вспоминаются те его слова, которые Подсудимый сказал, сидя рядом со мной в тюремной камере. Слова, гулко бьющиеся теперь в моём опустевшем сознании:

— Я ж не ты…